Ли Майклс - Стратегия любви
И это на самом деле разорвет мне сердце.
Она сбежала, извинившись, что устала, и отказалась от его предложения проводить ее до коттеджа Джил, сказав, не глядя на него, что это совсем рядом и у нее есть собака. Шнудель вряд ли был надежной защитой, но он, конечно, предупредит ее, если что неладно. Да и Пенну видно, как зажжется свет в доме, и он убедится, что с ней все в порядке.
Он не стал спорить, и она пошла одна, держа Шнуделя на поводке.
Он, возможно, рад, что я не принадлежу к типу соседок, которые цепляются к нему, как виноградная лоза. Одно дело — одалживать лестницы или электрические лампочки, другое — настаивать, чтобы тебя провожали домой, охраняли, защищали, — это быстро вызовет досаду.
Гравий старой тропинки хрустел под ногами. В памяти представала с невыносимой яркостью другая лунная ночь, когда она уходила из коттеджа Колдуэлла одна, и это было очень поздно. Но той ночью она бежала и за ней гнались не дикие звери, ее преследовали злые силы, разрывающие на части ее душу…
Она включила в коттедже свет. Сколько ему положено гореть, если бы она укладывалась спать. Ей, конечно, не хотелось, чтобы Пенн подумал, будто она слишком взволнованна и не спит. Или, напротив, сидит одна, размышляя в темноте.
Она, не задумываясь больше об этом, тут же выключила свет. Пенн не стал бы следить. Если она всерьез верит, что он будет сидеть и наблюдать за каждым ее движением, пытаясь угадать, о чем она думает, то это просто еще один симптом ее наваждения. И лучше ей избавиться от него сразу, для ее же душевного покоя.
Она свернулась клубочком на диване у холодного камина, положив повыше ноги, и задумчиво гладила мягкую шерсть Шнуделя. Наблюдая, как лунный свет медленно ползет по комнате, она позволила себе представить ту, другую, давнюю лунную ночь. Это воспоминание и сейчас причиняло ей боль, и она похоронила его в самых темных уголках своей памяти. Она запрятала его так надежно, что стало совсем нелегко извлечь подробности тех дней, когда легкие, ленивые, подающие надежды обещания лета были жестоко отняты…
Прошел почти месяц после несчастного случая у Колдуэллов, прежде чем у Пенна прекратился ужасный кашель — от загрязненной бензином воды, которой он наглотался в минуты аварии на озере. К тому времени исчезли и синяки на его теле, а его друзья стали предпринимать попытки вернуть его к прежней жизни. Но иногда они делали это довольно неуклюже, и впервые, когда Кэтлин услышала старые полусерьезные нападки в адрес Пенна, она была шокирована и напугана. Но это было, когда он, наконец, снова начал смеяться. Иногда его смех казался принужденным, но все равно служил признаком выздоровления, предвещавшим день, когда он совсем придет в себя. Она ухватилась за эту мысль с благодарностью.
Все свободное время она проводила с ним, и ее родители хотя и беспокоились о ней, но относились к ее преданности Пенну с пониманием. Когда Пенн вдруг решил, что дом их в городе полон духов, напоминающих о родителях и не дающих ему жить там спокойно, он переехал в дом Колдуэллов на озере. Одри Росс сняла коттедж и тоже поселилась там с Кэтлин. Одри относилась к Пенну по-матерински — насколько позволял ей это Пенн — и не ведала, как часто по ночам перелезала ее Кэтлин через перила их веранды и шла по гравиевой дорожке к коттеджу Колдуэллов, где под шелковицей ее ждал Пенн.
Но даже если бы Одри знала об этом, в их полуночных походах не было ничего такого, что могло бы ее встревожить. Их отношения были достаточно невинны, без всякого сомнения, вдвоем они бродили по берегу озера, пока Пенн не уставал и не уходил, чтобы немного поспать. Или просто сидели вместе, иногда молча.
Они никогда не говорили о той страшной аварии. Пенн замолкал, едва они подходили близко к этой теме, и Кэтлин не расспрашивала о подробностях или о том, что он тогда пережил. Лучше всего дать ему забыть об этом. Со временем он забудет. Он уже начинал забывать. Жизненного опыта у нее не было, а юношеский оптимизм убеждал ее, что так оно и есть.
Поэтому однажды ночью она страшно испугалась, когда обнаружила, что он не ждет ее под шелковицей. Он был в коттедже, где она нашла его с разложенной на каменной плите перед камином коллекцией красивых камешков, собранных его матерью во время прогулок по берегу озера. Он сидел, будто сам высеченный из камня, и в своем суровом горе даже не слышал, как она вошла.
Когда она, наконец, пробилась к нему сквозь его молчаливую неподвижность, он повернулся к ней, ища утешения. И в ее сознании не возникло сомнения, правильно ли то, что она ему предлагает. Она любила его. Однажды придет день, и они поженятся. И если ее тело принесет ему утешение, дав узнать, как горячо он любим, — ну что в этом может быть плохого? Было бы слишком жестоко отвергнуть его, когда он в ней так нуждался.
И вот она была близка с ним. Вряд ли этот опыт явился кульминацией ее снов и ожиданий, но, возможно, причиной тому были сны и ожидания. И после, когда она убаюкивала его, гладя влажные черные волосы, и что-то говорила — затерявшееся теперь в закоулках ее памяти — о том, как она его любит, ее ошеломило, когда он вдруг вырвался, словно не мог выносить ее прикосновений.
— Нет, — хрипло произнес он. — Я, кажется, сошел с ума.
Эти слова и его взгляд навсегда запечатлелись в ее сердце: он смотрел на нее так, будто никогда толком не видел.
Она пыталась удержать его, утешить. Но он вел себя так, словно к нему прикасались наждачной бумагой, и принимался говорить как бы сам с собой. Такого не должно было случиться, говорил он. Это ужасная ошибка…
Она вспомнила мгновенное утешение оттого, что даже в своем горе он чувствовал свою вину: что он воспользовался ею, нарушив правила, которые они установили для себя. Она пыталась утешить его, напомнив ему в конце концов, что он не принуждал ее, это был ее собственный выбор.
— А что, если вдруг появится ребенок? — спросил он, добавив, что подозревает, может, она уже продумала такую возможность.
Не совсем уверенная в том, что он имел в виду и испытывая неловкость, а также почти такое чувство, будто на нее вот-вот нападут, Кэтлин сказала ему, что она об этом совсем не думала. Но в любом случае, какое это имеет значение? Они ведь все равно скоро поженятся…
Эти несколько слов, к ее несказанному удивлению, подействовали на него, как трут на динамит. Она с трудом узнавала его — того Пенна, которого так любила, — в человеке, который холодно сказал ей, что только ужасный промах в его оценках позволил ей обрабатывать его в таком положении… Когда только беременность вынудила бы его к нежелательному браку.
Обрабатывать — вынудить — нежелательному. Эти слова обрушились на нее и резали как ножом на маленькие кусочки ее сердце, ее чувство собственного достоинства, ее любовь. И она побежала от него по тропинке к дому, по хрустящему под ногами гравию с такой скоростью, будто за ней гнались все церберы ада.
