Первая любовь. Ты мой кофеин (СИ) - Зандерболт Елена
Много случилось за это время. Самое главное — распался театр «Точка». Точнее, переехал, а потом существенно видоизменился.
Сережа тоже тогда переехал в Израиль, вместе с театром и Машей. Он бежал. Бежал от суровой реальности и страха, что Олег Романов таки надерет ему зад, а Катя еще раз скажет ему уходи.
Искренне пытался забыться. Начать жизнь с чистого листа. Даже пробовал записывать самопробы на английском, в надежде перейти в англоязычный кинематограф, настолько был в отчаянии. Прошлая жизнь разрушилась, правда, она начала ломаться задолго до этого.
Он был виноват. Глубоко, противно и гнусно виноват. Все слова, сказанные тогда в «Кофеине», являлись наглой ложью, ярмаркой тщеславия. Вел себя как мальчик с юношеским максимализмом: лишь бы выгородить себя и побольнее что-нибудь вякнуть.
Сергей за все эти два года не мог забыть слова, сказанные Кате о том, что с легкостью найдет себе развлечение. Он даже и не думал об этом, центром мира и любви в нем видя Романову. А затем, в миг потеряв ее, действительно попытался себя убедить в сказанном. Говоря иначе — пошел блядовать. Одна фанатка сменялась другой: брюнетки, шатенки, рыжие, но только не блондинки. Таких он пару раз во время секса называл Ее именем. Неловко выходило. И пусть это приносило физическое удовлетворение, но на душе с каждым разом все активнее и глубже скребли кошки.
А потом ему показалось хорошей идеей переспать с Машей. Раз с ней у него была какая-никакая эмоциональная привязанность, значит, по его мнению, и романтические отношения могли получиться сносные. Правда, по итогу изменилось лишь то, что добавился секс. Грубый, быстрый, дерганый, будто животный. Обязательно сзади, так, чтобы не видеть ее лица. Днем — попытки поставить спектакли «Точки» в Израиле, вечером — в подсобке нового помещения быстрая разрядка на минут десять. Без прелюдий, грубо затыкая ей рукой рот, другой — оттягивая волосы. Маше нравилась такая грубость, ей представлялось это даже правильным: днем она строгий режиссер, главная в жизни театра и самого Бондина, а вечером можно позволить контроль ненадолго передать ему.
Только в один момент ему стало настолько тошно от новой жизни, что он напился до беспамятства.
Сережа был таким счастливым: успешный молодой актер дебютировал в огромном фильме, по итогу сорвавшему свой куш на онлайн-платформах, директор прорывного для Петербурга театра, так еще и с прекрасной молодой девушкой, своей улыбкой растапливающей все льды. Сережа забрался на вершину, о которой и мечтать не мог. Вот только голова закружилась настолько, что сам сделал шаг в бездну.
Маша постоянно капала ему на уши о том, насколько он талантлив и успешен. И если по началу он ей внимал беспрекословно, настолько, что даже врал Кате, то, стремительно увезя театр в Израиль, речи Шаровой перестали быть сладкими. Потому что перестали быть правдивыми.
Буквально за один вечер Сергей влил в себя две бутылки виски, ничем не разбавляя и не закусывая. Просто сидел на полу балкона, смотрел на вечерний Тель-Авив и пил из горла, уже не скрывая слез. Ему было больно, противно и обидно находиться именно здесь, там, где он ни за что не хотел оказаться, в нулевой точке, когда до этого у него было все.
Допив вторую, из-за досады от так быстро кончившегося алкоголя, он со всего маху разбил бутылку о паркет в гостиной. Усмехнувшись обилию осколков, прямо по ним пошел к выходу из квартиры, желая купить еще одну. Только в этот раз что-нибудь покрепче.
Он был в бреду. И не только алкогольном, это состояние преследовало его уже очень давно. Маша называла это выгоранием и обещала, что скоро все наладится. Только Сережа ей не верил. Он знал, что просто ненавидел все вокруг. И ее тоже.
То, что произошло в ту ночь, он для себя назовет новым днем рождения. Пьяный, совершенно не отдающий себе отчет в действиях, кроме желания выпить еще, он вышел на проезжую часть. Удар, темнота, больница. Проснувшись, первой мыслью была надежда, что все происходящее за два года было сном, комой. Но, увидев надписи на иврите, понял, что нет. Когда в палату зашла Маша — пожалел, что пришел в себя.
— Сережа, как ты мог совершить такое? — сразу налетела на молодого человека она. — Тебя могли убить, ты понимаешь? А сейчас выпишут огромный штраф за то, что ты нарушил правила дорожного движения, кинувшись под машину. Скажи мне, чем ты думал? Я не понимаю, откуда проблемы с алкоголем взялись? Врачи сказали, что у тебя вместо крови чуть ли не сам виски уже был.
— Что у меня сломано? — прохрипел из-за сухого горла Сережа.
— Только левая рука. И легкое сотрясение. Но обещали после того, как проснешься, отпустить домой, — ответила темноволосая, но затем вновь продолжила читать нотации.
Приехав домой, продолжая слушать тирады Шаровой и игнорировать ее риторические вопросы о том, что на него нашло, Сергей сразу начал собирать чемодан.
— Что ты делаешь? — чуть ли не прокричала девушка.
— Уезжаю.
— То есть? Куда? — опешила она.
— Домой.
— Здесь теперь наш дом.
— Твой. Не мой.
— «Точка» тоже теперь здесь!
— Забирай полностью себе. Ты же об этом всегда мечтала.
— Но мы вместе приняли решение перевезти театр сюда!
— И я теперь об этом жалею.
Маша дрожала. Она не знала как быть, понимала лишь то, что должна его удержать. А он уверенно складывал всю свою одежду в чемодан.
— Да кому ты там сдался? — пошла в ва-банк она. — Все, нет там больше твоей карьеры. Зеро.
— Значит, буду начинать с этого зеро, — закрыл чемодан и прошел с ним мимо Маши на выход. — Пришли мне потом сумму за штраф, я оплачу.
— Ты не можешь просто так уйти! — закатила истерику Маша, так громко, что Сережа поморщился. Катя ему таких сцен не закатывала.
— Прощай, Маш.
Ближайший рейс до Стамбула, чтобы пересесть на самолет до Петербурга, был только через двенадцать часов. Но Сереже было все равно, он готов был ждать на лавочке в аэропорту. Скрутился и пытался заснуть, пусть в ушах все еще и стоял звон от истерики Шаровой.
По приезде в Петербург Сережа сразу набрал своего агента, обрадовав новостями, что вернулся в Россию и готов браться за любые съемки. Выйдя из аэропортовского автобуса на станции метро Московская он опешил, увидев вывеску «Кофеин». Не веря глазам, зашел в кофейню и, увидев знакомый стиль и пакеты с кофе, глупо заулыбался. Когда поднял глаза на настенное меню, чуть в тот же момент не упал. В авторских напитках числился яблочный капучино.
Было тяжело. Пусть Сергея Бондина и знали многие, но вместе с этим прекрасно понимали, что долгая тишина в карьере — явный минус. Поэтому роли приходилось выбивать чуть ли не кулаками. А проб за это время было в десятки раз больше, чем когда он пытался пробиться студентом. Спасали и держали в тонусе лишь две вещи: нежелание вернуться в то незабытие, где он оказался пока жил в Израиле, и яблочный капучино из «Кофеина», которых уже было пять точек в Петербурге. По слухам, должны были открыться скоро и в Москве.
Каждый раз заходя за любимым напитком, Сережа боялся столкнуться с Катей или Олегом. Сразу при входе выглядывал, кто стоит за кассой и кофемашиной.
Ему было очень страшно. Еще когда случился тот роковой разговор, он несколько недель оббивал пороги «Кофеина» на Курляндской, напротив «Точки», почти сразу осознав свою вину и желая ее искупить. Но в кофейне не было ни Кати, ни Олега. Актер мог бы съездить на квартиру к ним, но смелости не нашел. Ему все было понятно — уходя уходи.
— Сергей, вы так стремительно вернулись на экраны в новом сериале «Битва» и пилотной серии «Эволюции». Скажите, каково это было сниматься в столь масштабных проектах после перерыва? — спросила журналистка, тыкая микрофоном чуть ли не в рот, тем самым возвращая актера в реальность.
— Ну, актерскую деятельность я не прекращал, скорее просто сделал упор на театр, — попытался выдавить улыбку Бондин. — Но вернуться на масштабные съемки, где тебе еще и окружают огромные профессионалы, было, конечно же, приятно. Пришлось вспомнить первые курсы актерского, когда нас учили фехтовать. Как, оказывается, это давно было.
