Ромашка для Горыныча - Юлианна Клермон
На негнущихся ногах подхожу к столу и бухаюсь на стул. Руки дрожат, в голове хаос, в груди разливается тянущая тупая боль.
— Сонь, может, это неправда! — Рита подбегает ко мне, обнимает со спины и прижимается головой к щеке. — Ну, мало ли, что в этих новостях напишут. Это же журналисты! Им дай только волю, они из мухи слона сделают. Ну, кому ты веришь? Это же просто сплетни.
Молчу, не слушая её, и смотрю в потерянное лицо Алины. Понимаю, что она что-то не договаривает.
— Там же есть что-то ещё, да, Алин?..
Подруга дёргается, а потом поворачивает телефон ко мне.
На экране фотография.
Я смотрю на неё, и сердце сжимается болезненным спазмом.
На фото — Егор, улыбающийся своей лёгкой, немного наглой ленивой улыбкой. Его серые глаза искрятся, но взгляд направлен не на камеру. Он обнимает за талию невысокую стройную шатенку и смотрит на неё с такой нежностью, что это видно даже через экран.
Эти двое явно не хотят афишировать своё общение, потому что стоят в каком-то тихом укромном уголке.
Рита переводит взгляд с меня на Алину, и обратно. А потом подскакивает и гневно трясёт в воздухе кулачками.
— Вот он, гад паршивый! Конь педальный! Самец недоделанный!.. Сонь, — она садится передо мной на стул и крепко сжимает мои ладони, — да забей ты на него! Он же кобелина, каких поискать! Он даже мизинца твоего не стоит! Мы тебе такого парня найдем, что Горин от досады себе руки по локоть отгрызёт! В сто раз, нет — в тысячу! — лучше этого мажора с золотой ложкой в жо…
Мою скромную интеллигентную подругу прёт не по-детски, и в другое время, при других обстоятельствах, я бы искренне посмеялась над её непонятно откуда взявшимся лексиконом. При других обстоятельствах, но не сейчас…
Отвожу от подруги невидящий взгляд, аккуратно высвобождаю свои руки, встаю со стула и медленно иду к своей кровати. Ложусь лицом к стене, накрываюсь одеялом и тихо прошу:
— Девочки, будете уходить, выключите, пожалуйста, свет…
Девчонки подбегают ко мне. Алина шепчет что-то утешающее, а Рита клянёт Егора на чём свет стоит и обещает мне все земные блага и сто пятьдесят принцев на белом коне и в золотом кабриолете одновременно.
На белом коне мне не надо, а в золотом кабриолете у меня уже… был…
— Девочки, — хриплю, потому что слова с трудом продираются сквозь горло. — Пожалуйста, идите на занятия. Я хочу побыть одна… Прошу…
— Сонь… Ну, Сонь… — в голосе Риты слышатся слёзы. — Ну, плюнь ты на него! Он ни одной слезинки твоей не достоин. Да таких, как он, на рынке кучками продают. Забей ты на него!
Тяжело вздыхаю. Понимаю, что подруги хотят меня утешить, но мне это сейчас не нужно. Я просто хочу принять эту ситуацию, потому что где-то в глубине души подсознательно ждала, что однажды всё закончится именно так.
— Идите на занятия, — повторяю. — Я ничего с собой не сделаю, не бойтесь. Просто хочу полежать, подумать.
Помявшись ещё несколько минут, девчонки всё-таки собираются и, взяв с меня клятвенное обещание, что я не натворю глупостей, тихонько уходят. А я остаюсь одна.
Лежу, уставившись пустым взглядом в стену, и думаю о том, как всё-таки хорошо, что я не успела сотворить с Гориным самую большую глупость в своей жизни. Почти не успела… Вот совсем капельку…
Когда ты по-настоящему счастлив, время летит незаметно. В рутине оно тянется, словно резина. В горе… оно словно замирает: минуты, дни и даже недели останавливаются и со скрипом начинают отматывать колесо жизни назад, закольцовываясь на одних и тех же моментах.
Обычно это важные жизненные вехи, связанные с человеком, вокруг которого теперь вращаются твои мысли. И ты снова и снова прокручиваешь их в голове, словно на повторе, возвращаясь к ним и пересматривая, потому что там, в прошлом, ты ещё не знаешь, что ждёт впереди, и искренне веришь, что вся твоя жизнь будет состоять из этого бесконтрольного беспробудного всепоглощающего счастья.
Раз за разом я прокручиваю всё, что связывало меня с Гориным.
Вот наша первая встреча, и я смотрю в его грозовые глаза… Наверное, тогда я и залипла на них. Меня подавил его пристальный изучающий взгляд и, сколько бы я потом не упиралась, не гнала его от себя, он не отпускал, намертво вцепившись в глубокое подсознательное.
Вот я сижу на полу в коридоре, а Егор смотрит на меня своим тёмным пугающим взглядом…
Вот он хватает меня, когда я падаю с лестницы, и дышит в макушку…
Издевается надо мной на улице, а потом извиняется в комнате и присылает те злополучные кроссовки…
Несёт меня в "Скорую"…
Покупает лекарства…
Передаёт с девчонками фрукты, запретив говорить, от кого они…
Встречает из больницы и целует на остановке…
Разбирается с Элиной…
Бесконечно злит своими хаотично меняющимися пассиями…
Возится с невменяемой мной после не совсем правильного шампанского…
Скользким ужом проскальзывает в мои сны…
Ловит в пустой аудитории и приручает моё тело к своим рукам…
Затаскивает за киоск и предлагает встречаться…
Говорит нескончаемое количество ласковых и покоряющих душу слов…
Ласкает и практически занимается со мной любовью…
И всё это время помогает, поддерживает и заботится…
Я вспоминаю все дни рядом с ним, когда была так счастлива, что мне просто сносило крышу. Прокручиваю моменты и отматываю ленту жизни назад, чтобы вновь окунуться в те мгновенья, когда я любила, и мне казалось, что меня, хоть немножечко, но тоже любят…
Телефон периодически пилимкает сообщениями, но я не реагирую. Это девчонки беспокоятся, вот и написывают сообщения, вместо того, чтобы спокойно учиться.
Пилим-пилим…
Пилим-пилим…
Зачем так часто писать? Ничего со мной не случится. Не собираюсь я бросаться с крыши или травиться таблетками из-за несчастной любви. Просто хочу пережить первое, самое трудное время, когда мозг должен осознать потерю.
Так было и когда не стало мамы… Я тогда ничего не хотела. Просто лежала в кровати, уткнувшись носом в подушку, а бабушка Наташа гладила меня по спине и говорила, что со временем всё пройдёт, боль притупится, а я снова научусь улыбаться, шутить и радоваться каждому прожитому дню.
Бабушка Наташа была права. Прошло время, я научилась
