Ты просто огонь! - Надежда Николаевна Мамаева
– На каждого хитрого подрывника есть опытный сапер, – ухмыльнулся Юрик.
Мы с ним вроде бы перебросились подколками, идиотскими, к слову, только после слов одноглазого лицо Кари замерло, побледнело, ее глаза лихорадочно заблестели, а после она потребовала:
– Повтори! Что ты сказал? – и нацелила палец на одноглазого.
– Опытный сапер… – протянул Юрик. Одноглазый, судя по ошарашенному виду, понимал в резкой перемене настроения демоницы не больше моего.
Карина
– Точно! – Я аж подпрыгнула на табурете от нетерпения. А после, поелозив на нем, уточнила: – Слушай, Вик, а мог пожар быть из-за взрыва?
Я говорила, а в мозгу звучал голос билетерши: «Он никогда не ошибается!» – которая с гордостью заявила, что электрик в музее – бывший сапер. И у него, дескать, проводка просто не могла замкнуть.
В мозгу меж тем складывался пазл: если хранительница музея была в сговоре с реставратором… А ведь наверняка была, потому как обнаружила Брюллова под гуашью «Весточки» наверняка Ирина, когда работала над восстановлением полотна. Тогда что мешает преступному дуэту превратиться в трио?
Одна находит бесценную картину и снимает с нее слой гуаши. Второй делает так, чтобы «Весточка» исчезла без следа и ее особо не хватились. При этом организует пожар так, что комар носа не подточит, и его, как электрика, не смогут обвинить в халатности. А третья продает картину…
– Взрыв? Не знаю, – задумчиво произнес Ворон. – Если бы была возможность еще раз взглянуть…
Он не договорил, а я уже сорвалась с места. Короткий забег до телефона, оставшегося в гостиной, рядом с диваном, и через пару секунд я была уже вновь на кухне.
– А фото подойдет? – с этими словами я ткнула несколько раз пальцем в экран, открывая снимки, сделанные тайком сразу после пожара. А после положила мобильный на стол.
Мы трое склонились над ним и начали разглядывать фото. Вик – хмуро. Юрик – любопытно и пристально, словно биолог в микроскоп новый вид инфузорий. А я – выжидательно. Хотя нетерпение распирало изнутри. Но я сжала в кулаки и пальцы, и журналистский зуд, а после попыталась вести себя как образцовый утопленник, вмурованный в тазик с цементом, – ниже воды, тише рыбы.
– Ну?! – первым не выдержал Юрик, глядя на то, как пожарный задумчиво листает снимки.
Вик задумчиво ответил:
– Точка горения, направление движения огня – все похоже на естественные причины… Вот смотрите сюда, – при этих словах Ворон увеличил снимок, ткнув на изображение черного, как сама смерть с косой, подоконника. – Тут, судя по следу и оплывам, стояла пластиковая банка с какой-то горючкой. А перед ней – стеклянная трехлитровка. – Палец ткнул в подкопченные осколки, в которых можно было узнать характерное круглое дно. – Она могла сработать как линза. Добавить к этому статику, которая часто бывает при контакте обычного пластика с тем же бензином или керосином, – и первичное воспламенение готово. А рядом остатки лаков, красок, которые отлично горят.
Я скривилась. Выходит, все выглядит естественно. Очень естественно. И если бы не ощущения Вика, что огонь полыхал как-то уж очень яростно, то и не подкопаться.
– Интересно, а что скажут эксперты? – протянула задумчиво.
– Могу узнать, если ты все расскажешь, – в третий уже раз напомнил Юрик.
Я посмотрела на друга. Потом на Ворона и… выложила все. И о своих подозрениях с самого начала, и о подслушанном в ресторане разговоре, и о секретном аукционе с «Вечером», о котором мне сказала антиквар, и о разговоре с билетершей, и о гуаши, которой испачкалась в реставрационной… Последняя-то меня и натолкнула на мысль о том, что Лакронов написал свою «Весточку» поверх более старой картины.
– Только зачем ему это было надо? – задалась я под конец вопросом.
Ну правда, все же советский художник не мог не знать, чье плотно станет для него холстом.
– Ринка, я думаю, что дело было так… – азартно ударил в ладоши Юрик. – Картина была до революции в Питере. Но тут революция, эмиграция… Я предполагаю, что картину вывезли в Европу. Там она, как приблудная дочь, могла скитаться по частным коллекциям и… Бац, Вторая мировая. Украденные немцами ценности вывозились тогда из всех оккупированных территорий. Если мне не изменяет память, по плану Рейха похищенные произведения искусства должны были оказаться в строившемся тогда музее Führermuseum в Линце, – оседлал любимого конька Юрик. На зависть мне друг знал историю прошлого и позапрошлого веков на посрамление любым профессорам. – Так вот представьте. Сорок пятый год. Наш художник в Берлине. Он видит картину Брюллова, но смею предположить, что, хоть картина была и руки Брюллова, принадлежать она могла…
– …другой стране? – уловила я мысль.
– Скорее стороне, – поправил приятель. – Которая вполне могла обратиться с заявлением о возврате. Давайте пофантазируем… Лакронов – не только художник, но и солдат, прошедший всю войну, – оказался в Берлине, видит картину великого русского художника, понимает, что на родину она может не вернуться, и решает вывезти ее сам.
– Но вскоре умирает, – запальчиво подхватила я. – И полотно оказывается в Союзе уже после кончины художника.
– Да! Но теперь никто не знает секрет «Весточки»! Ровно до реставрации. – Юрик хлопнул в ладоши от удовольствия. – Какая у нас вышла стройная теория.
– Угу, только она так и останется ей, если мы не узнаем, где будет проходить аукцион, – мрачно подытожила я и закусила губы.
Ворон же, молчавший все то время, что мы с другом строили гипотезы, отодвинул от себя телефон и произнес:
– Если я что-то понимаю в ваших журналистских расследованиях, то главный покупатель картины – тот коллекционер, которого мы подслушивали. А если назначен аукцион, то наш богатей ее еще не купил. А значит, он там будет. Нужно только его найти и проследить…
– Так, я отыщу, где остановился этот Бешметов, и вообще – я с вами, – безапелляционно заявил Юрик. – Но учти, Поддубник, я при публикации твой соавтор!
Стиснула зубы. С Юриком я готова была делить многое: неудачи и победы, зарплату, стажировку в редакции и даже статью, но только если та – административного кодекса. Но не новостную же! Потому как соавторство – это почти интим! Только не телесный, а мозговой. А тут, прямо при Вороне, друг делает мне столь личное предложение…
Почувствовала, как начинают гореть уши. И именно это меня и отрезвило. При чем тут вообще Вик? И почему я так вспыхнула? У нас же с ним только деловые отношения: я помогаю ему с каналом, а он… Он ничем мне не обязан! Только почему-то оказывается рядом, поддерживает, когда мне это необходимо. В ресторане, когда нужно было подслушать разговор. Или вот сейчас. Примчался в ночи. Не знаю, каким чутьем понял, что мне плохо. Но я была
