Оттепель. Льдинкою растаю на губах - Ирина Лазаревна Муравьева
— Понимаете, — звонким молодым голосом сказал Хрусталев. — Это Митя Арбузкин говорит. Она, наверное, вам про меня упоминала. Мы с ней в одной группе учимся, сидим за одной партой.
— За партой? — удивилась бабушка.
— Ну, это я так, фигурально, — визгливо засмеялся Хрусталев, полностью вжившись в образ. — В том смысле, что рядом сидим. Я ей свой конспект дал посмотреть, а она со Светой куда-то убежала, забыла отдать. А в этом конспекте… ну, там телефон моей девушки. Я извиняюсь. Но мне позарез нужно ей позвонить…
— Ах, девушка! Я понимаю, конечно, — и бабушка даже немного смутилась.
— Вы знаете, где она? Ваша Марьяна? — спросил Хрусталев.
— Да. Марьяна на танцах. У них вечеринка сейчас в МГУ. Вы знаете ведь, где у них общежитие?
— А то мне не знать! Разумеется, знаю.
— Ну, да. Вы ведь учитесь вместе. Конечно! Они на седьмом этаже там гуляют.
— Спасибо. Вы просто спасли меня! Доброй вам ночи!
В общежитие МГУ его не хотели пускать без пропуска, но тут Хрусталев превзошел самого себя.
— Сестренка моя здесь гуляет, поймите! А мы из детдома. Она потерялась. Ей было четыре, мне было двенадцать. Нашел ее чудом. Сюрприз хочу сделать. Работаю сам на «Мосфильме», снимаю. Искал ее двадцать без малого лет. И что оказалось? Живем в одном городе! Ведь это, как в фильме же, вы понимаете? Вот пропуск мосфильмовский, вот фотография!
Его пропустили. В актовом зале на седьмом этаже гремела музыка. Хрусталев увидел Марьяну еще с порога. Она лихо плясала твист с каким-то прыщавым от половой неудовлетворенности пареньком, и паренек, в конце концов, снял свои очки, боясь растоптать их, и даже рубашку (прыщавый нахал!) расстегнул до пупа. Она тоже увидела Хрусталева, и на милом лице ее вспыхнуло сначала какое-то почти болезненное недоумение, как это бывает у хорошо воспитанных детей, когда они точно знают, что в том неприятном, что произошло с ними, виноваты не они, а взрослые, но воспитание и чудесный характер не позволяют признаться в этом даже самим себе.
Танец закончился, и, забыв про своего близоруко прищурившегося кавалера, она подошла к Хрусталеву.
— Откуда ты, Витя, узнал, что я здесь?
— Шпионов держу. Они мне сообщают про каждый твой шаг.
— Не люблю я шпионов, — вздохнула она. — Что-то в них мне не нравится…
— А я обожаю, — сказал Хрусталев. — Люблю балерин, трактористов, шпионов. Да! Чуть не забыл! Еще парашютистов.
Она засмеялась. Тогда он наклонился и осторожно поцеловал ее в разгоряченную и пахнущую ландышем ключицу.
— Ну, хватит, поехали. Где твоя сумка?
В машине она прижалась к нему и расплакалась.
— О чем ты? — спросил Хрусталев. — Все в порядке.
Опять пошел дождь, на улице было совсем темно, и ему вдруг показалось, что вот эта тесная его машина, пропахшая бензином и табаком, отгороженная от всего света непрерывно льющейся с неба водой, — вот это и есть его дом, потому что девочка, которая, плача, смеется сквозь слезы, устроит ему дом, где он пожелает: на льдине, в лесу, в чистом поле, на Марсе…
— Зачем ты вчера позвонил и положил трубку? — спросила она еле слышно.
— Нет, ты перепутала. Я не звонил. С чего это я стану вдруг бросать трубку?
— Откуда я знаю? Ведь ты такой скрытный! А я так хочу быть поближе к тебе!
Хрусталев притиснул ее к себе и принялся расстегивать пуговицы на ее блузке.
— Сейчас поцелую, и едем домой, — задыхаясь, пробормотал он. — И там будет близко… совсем, совсем близко…
— Я, знаешь, встречалась с женой твоей, с Ингой, — сказала она.
Он отпрянул:
— Ты? С Ингой? А это зачем?
— Я хотела понять…
— Чего ты хотела понять и кого?
— Тебя. А кого же еще? Ты рассержен? Нельзя было этого делать, наверное?
Хрусталев перегнулся через нее и распахнул дверцу.
— Иди. Между нами все кончено. Хватит.
— Послушай! — Она ужаснулась тому, что услышала. — Но я же не знала! Прости…
— Иди, я сказал! Между нами все кончено.
Она торопливо выпрыгнула на тротуар, и он сразу же отъехал. В зеркальце увидел, как она стоит под проливным дождем и смотрит ему вслед. Нельзя позволять ей следить за собой. Вот этого он никогда не простит.
Дома он сразу же бросился на тахту, откупорил бутылку пятизвездочного коньяка и начал пить прямо из горлышка, не закусывая. Дождь шумел сильно, ровно, неумолимо, и ему казалось, что он лежит над какой-то бездной, еле удерживая равновесие, чтобы не свалиться в ее клубящуюся темноту. Ничто его не защищало от смерти.
Глава 22
Регина Марковна ждала до семи часов, потом взяла такси и приказала везти себя в общежитие «Мосфильма». Мячин не позвонил ей, как обещал. Завтра с утра явится Кривицкий и будет скандал, как бы не с мордобоем. Она расплатилась с таксистом и грозно уселась на стул рядом с вахтершей.
— Вызовите мне Мячина Егора из двадцать шестой комнаты.
Через десять минут Мячин Егор предстал перед ее глазами.
— Егор Ильич! — сдвигая брови так, что сразу заболела переносица, сказала Регина Марковна. — Кого мне вызывать на пробы? Ковригину или Матюхину?
— Ковригина вроде помиловиднее. Вам не кажется? — страдальчески спросил Мячин.
— Очень прекрасно! — Регина Марковна обмахнула себя шарфиком, хотя никакой духоты не наблюдалось. — Я завтра звоню ей, и мы начинаем.
— Постойте! Погодите! — Мячин весь сморщился, и кожа его осунувшегося лица живо напомнила Регине Марковне скомканные нейлоновые колготки, только-только вошедшие в моду. — Ковригина, конечно, покрасивей, но Матюхина мне кажется пообаятельней.
— Тогда вызываю Матюхину.
— Но этого я не сказал!
— А что вы сказали? Я, может, чего-то прослушала?
— Регина Марковна! — Мячин схватился за голову. — Я вас умоляю: молчите! Вы видите, как я измучился! Видите?
— Егор Ильич, что вы, как мальчик, ей-богу! Возьмем мы Ковригину или Матюхину — для нашего фильма ведь это неважно! И та и другая подходят, я думаю! Отлично сыграет и та и другая!
— Нет, я не могу так! Я ночью подумаю и утром, как встану, скажу вам. Согласны?
— Но именно утром, вы слышите? Утром!
Регина Марковна величаво раскрыла зонтик и, не удостоив своего мучителя даже взглядом, вышла. Мячин поплелся обратно в двадцать шестую комнату. В правом кармане его штанов лежала фотография черноглазой, похожей на цыганку, Ковригиной, а в левом кармане — Матюхиной, весьма аппетитной и толстенькой девушки с купеческим круглым лицом. Улугбек Музафаров крепко спал, и его тюбетейка, застывшая на стуле рядом с кроватью, напоминала большую, растопырившую крылья и спрятавшую
