Непреднамеренное отцовство - Маша Малиновская
— Уснул, — говорит негромко.
— Днём не спал, — киваю, вытирая стол и поворачиваюсь спиной к Нажинскому, отряхивая губку в раковине. — Слишком много стресса на сегодня, вот его и выключило.
Ярослав в ответ молчит. Я напрягаюсь, ощущая, что он стоит сзади и не уходит. Близко стоит.
— Соня… — говорит хрипловато, мягко сжимая моя плечи горячими ладонями, а я замираю, почти не дыша. — У меня чуть крышу к чертям не сорвало, когда я подумал, когда только представил, что вас с Ромкой… может больше не быть… в этом мире, в моей жизни. Что я приду домой, а тут снова тишина…
Это будто другой человек. Пылкий, страстный, эмоциональный. Тот, что не боится показывать свои страхи.
Он разворачивает меня к себе лицом, снова кладёт руки на плечи и снова мягко сжимает. Его глаза горят, будто он не в себе. Никакого льда, никакой маски вместо лица. Кажется, будто он сам удивлён тому, что с ним сейчас происходит.
— В те жуткие минуты, пока мчал к месту аварии, я вдруг понял, что вы мне безмерно дороги. Ты и сын. И страх, что я вас потеряю, сковал таким холодом, что дышать больно стало.
Я прикрываю глаза, чувствую, что ресницы стали мокрыми. Его откровенность почему-то придавливает меня не меньше, чем какое-то время назад ледяная холодность. Обжигает больно, цепляя душу.
Он подаётся вперёд, намереваясь поцеловать, но у меня внутри срабатывает барьер. Я выставляю ладонь, упираясь ему в грудь и надеясь, что в этот раз он услышит меня. В глаза посмотреть не решаюсь.
— Соня… — в его шёпоте столько боли, что у меня в груди всё сжимается. — Клянусь, те трусы… это просто дурацкий неприятный розыгрыш. Я не имею к ним отношения.
Я слышу, что ему трудно оправдываться. Не привык, пересиливает себя. И… верю ему. Нажинский умеет быть глыбой льда, умеет быть бесчувственным роботом, но он точно не приемлет ложь.
Но между нами не только тот случай с трусами. Я пока в принципе не готова… с ним.
— Я не могу пока, Ярослав, — сглатываю и говорю с трудом, будто мне пережали горло. — Слишком… слишком много всего.
Он замирает. Сжимает челюсти, а потом медленно убирает руки. Делает шаг назад. Нажинский растерян, оглушён эмоциями.
— Хорошо, — отвечает глухо. — Я готов ждать.
Понимаю, что должна уйти. Прямо сейчас. Иначе я сломаюсь, потому что всё, чего хочу сейчас — это броситься к нему в объятия. Но знаю, что потом буду винить себя, потому что нормальное отношение для меня важно. А от Ярослава этого не было.
Начиная с его предложения и визита опеки. Я ещё долго не забуду тот жуткий страх, что у меня отберут сына. Пренебрежение. Брачный контракт, который он практически швырнул мне в лицо, в очередной раз оставляя без выбора. Давление. Принуждение.
Даже когда мы занимались сексом, мне пришлось сломать себя и потом долго латать.
Поэтому нет, я не хочу.
Глубоко вдохнув, я прохожу мимо и иду в свою комнату. Не оборачиваюсь, но знаю, что он остаётся на месте. И только в своей комнате уже выдыхаю. Внутри борьба. Часть меня вопит, что я должна вернуться, другая же швыряет обидами, что накопились.
Я с трудом заставляю себя переодеться в пижаму. Хочется просто заползти под одеяло.
Свернувшись клубочком, я укутываюсь до самого носа. Меня уже утаскивает в сон, сознание играет пережитым, заставляя тело сжиматься как в судороге, когда раздаётся тихий скрип. Я не реагирую, дрейфуя на грани сна и яви, но чувствую, как рядом прогибается матрас.
— Позволь мне остаться.
День был сложным. На реакцию нет сил. А ещё я чувствую, как напряжение растворяется, будто его сдули.
Я не отвечаю. Потому что мне, кажется, это и самой нужно сильнее, чем я думала.
33
Обычно после стрессовых каких-то ситуаций на следующий день я просыпаюсь совсем разбитой. Вчера, когда я ложилась, то понимала, что приступ мигрени мне наутро обеспечен.
Но, к собственному удивлению, просыпаюсь я вполне отдохнувшей, в нормальном самочувствии. Потягиваюсь, ещё не открыв глаз, и переворачиваюсь на другой бок. Обоняние улавливает мужской запах.
Приоткрыв глаза, я убеждаюсь, что в постели нахожусь одна, но соседняя подушка примята. От неё-то и исходит аромат.
В мыслях путаются воспоминания. Я уже засыпала, но точно помню, что Ярослав пришёл в мою постель вчера и попросил разрешения остаться. Я позволения не дала, но и уйти не попросила. Могла бы, но самой себе объяснила, что не в состоянии, так как уже сплю.
Ночью между нами ничего не было. Казалось бы, рядом с ним я должна была быть в напряжении, но всё было наоборот — удивительное ощущение спокойствия и безопасности охватило меня и позволило как следует расслабиться и выспаться. Поэтому и не пришла мигрень.
Делаю шокирующий меня саму вывод: мне было хорошо и спокойно, когда Ярослав был рядом.
Потому что он был рядом.
Он даже пальцем не прикоснулся ко мне. Просто спал на одной со мной кровати.
Не удержавшись, я приникаю носом к подушке, на которой он спал, и глубоко вдыхаю запах. Внутри отзывается. Это волнует, пугает, но и… окрыляет.
Я встаю с постели и подхожу к окну. Сегодня идёт снег, вокруг всё укрыло белым покрывалом, а городские службы уже трудятся во всю, расчищая дороги и тротуары. Несмотря на пережитое вчера, внутри просыпается какое-то ощущение праздника. Скоро Новый год. Праздник из детства, и как бы взрослая жизнь не пыталась стереть этот детский восторг ожидания, ей это так до конца и не удалось.
Внезапно приходит мысль: а у Ярослава есть это необыкновенное чувство ожидания чуда? Подспудное, подсознательное, которое сидит глубоко внутри, зарождённое во времена веры в чудеса? А что если его детство было настолько холодным и обезличенным, что даже этого он был лишён?
Сердце внутри сжимается, когда я представляю маленького мальчика, корпящего над нотами или уравнениями в предновогодний вечер, в то время, как его сверстники в своих домах смеются и радуются огням на ёлках, стеклянным шарам и шишкам, цветным гирляндам. Когда утром, затаив дыхание, и даже без носков по холодному полу бегут под ёлку. Когда потом на горке, затаскивая санки, рассказывают и хвастаются, что же эдакого в этом году принёс им дед
