Научи меня танцевать (СИ) - Татьяна Семакова
- Деточка, спасибо тебе моя хорошая! – ахнула она и принялась разгружать продукты. - Какая умница, все, что нужно! У меня и масло, и мука закончились, а в магазин больно далеко, хотя, что уж тут выдумывать, до пенсии тоже еще далеко, - и хихикнула, хотя смешного конечно ничего не было. - И сладкого накупила! Шоколад то какой чудной, никогда такой не брала… Я сейчас в холодильник уберу что портится и такой чай заварю, какой ты никогда не пробовала! – и добавила с гордостью: - Я сама летом травы собирала, да сушила под марлей.
Она все что-то сбивчиво говорила, и говорила, я кивала и улыбалась, когда она на меня оборачивалась, а в другое время что-то бессвязно мычала и когда она замолчала, израсходовал силы, и села за стол, я посмотрела на ее маленькое сухонькое лицо и поняла, что врать просто не смогу. Все эти истории, которые я придумывала из дома к дому, уловки и откровенный театр: не могу я отплатить ей этим на доброту.
- А ты чего к нам как на работу каждый день ездить стала? – хитро прищурилась она, будто прочитав мои мысли.
- Внука Вашего искала, - ответила честно, а она тут же нахмурилась и даже отстранилась.
- Кольку что ли? Почто он тебе?
- Если честно, я сама не очень понимаю, - со вздохом ответила я, опять совершенную правду.
- Ты, девонька, не дури, - сказала бабулька, и я подумала, что сейчас меня просто выставят за дверь, но ошиблась. – Говори, как есть. Парень он пустой, а ты, я вижу, порядочная и сердце у тебя доброе. Говори, я все выдержу, - заявила она серьезно, - не смотри что махонькая, я уже такого натерпелась по его милости, на две жизни наперед хватит, и твоя история уж роли и не сыграет. Тебя как звать то?
- Василиса.
- Ах, краса русская, - снова улыбнулась она, - и волосы загляденье, я хоть и слепая, но такую косищу не увидеть невозможно! А меня Марья Павловна, можешь баб Машей звать, да на «ты», так привычнее.
- Баб Маш, - задушевно начала я, - хочу сразу предупредить, что я не знаю, замешан ли твой внук или нет. Но точно знаю, что замешан один очень нехороший человек, с которым он то ли сидел, то ли водил дружбу.
- Да у него все дружки как один уголовники, - махнула она рукой. - Однажды понаехали на трех машинах, мать его еще жива была, и как давай тут куролесить, хоть святых выноси. У нее тогда сердце-то в первый раз и прихватило. Свел мать в могилу, стервец… Я тогда так разозлилась, с лопатой на них накинулась, а они только смеются, да обзываются, Кольку подначивают, бабка у тебя мол совсем с катушек съехала. А где тут не съедешь? – и снова махнула рукой.
Резво поднялась, разлила чай и поставила на стол угощения, которые я же и привезла. Подозреваю, других и не было.
А я ахнула и понеслась в машину, вспомнив, что на заднем сиденье еще осталась одна небольшая корзинка с Леночкиными пирогами, которую я, если честно, намеревалась отвезти домой и лопать в свое удовольствие, пока никто не видит.
Вернулась довольная и поставила корзинку на стол:
- Вот, чуть не забыла. Это мачеха моя сегодня пекла, за уши не оттащишь.
Баба Маша приложила руки к груди и заохала:
- Откуда ж ты такая, деточка? Да садись ты, садись уже, чай стынет, – и полезла за пирожком.
А я сделал глоток чая, прикрыв на мгновенье глаза и похвалила хозяйку.
- В общем, баб Маш, я в подозрениях, что Николай может быть причастен, и приехала. Случайно познакомилась с тобой вчера, а сегодня все думала, думала, а сюда так и тянет.
- И правильно, что приехала, правильно. Всегда лучше спросить, чем гадать. Так что случилось-то, не томи.
- Подругу у меня похитили, - немного отклонилась я от истины. - Тип один, Колыпин фамилия, да ты не знаешь, наверное.
- Как же, не знаю, - ухмыльнулась баб Маша, уплетая пироги. - Он раньше тут жил, прямо на этой улице, пока дом не спалил по пьяни. Вот с таких лет его знаю, - показала она полметра от пола, - как родители его сюда переехали и этого гаденыша привезли, – я затихла, боясь спугнуть удачу, а она продолжила: - Ему тогда года три было, вроде обычный ребенок, тихий, а как глянет – оторопь берет, - и поежилась. - Я уж сейчас вспоминаю, думаю, может отца своего он и того… - и надолго замолчала, вспоминая.
- Чего того? – робко напомнила я о себе.
- Да было ему тогда лет десять, не больше, а с отцом его несчастье случилось, угодил под комбайн на сенокосе. Потом городские приезжали, разбирались и вроде слух ходил, что толкнул его кто, да так слухом и осталось, объявили несчастным случаем и дело с концом. Отец у него строгий был, у такого не забалуешь, подваливал ему, бывало, на всю деревню было слышно, как он голосит. А через год мать его вещички в охапку, да среди ночи с Ванькой трактористом укатила, до сих пор никто ничего о ней не слышал. Этого звереныша в детский дом забрали, а он там такое вытворять начал, что они заголосили, а потом и вовсе сбежал. Поди вздохнули с облегчением и возвращать, конечно, не стали. Всех кошек деревенских перевел, - с обидой добавила баб Маша. - Мой Барсик такой умный был, ни одной мыши в доме не было, а потом только ловушками и спасались, заводить питомцев жутко было. И Кольку моего он на кривую дорожку затащил, - поджала она губы. - Такой хороший мальчик рос, веселый, отзывчивый, грубого слова никогда не скажет. А как связался с этим отродьем, так и покатилась жизнь под откос.
- А что с его домом?
- Да выгорел дотла, одни головешки остались. Такой пожар был, всей деревней воду с колонки таскали, чтоб на соседние дома не перекинулся. Думали все по миру пойдем в ту ночь.
- И больше не строился?
- А на что ему было строиться, пацан шестнадцати лет? Участок и тот продал, там сейчас Красновы живут, они и купили. Дом построили, добротный такой, резной, муж у Светы плотник, золотые
