Оливия Уэдсли - Игра с огнем

— Ничего подобного, ты не должен беспокоить миссис Гордон. Ты вернешься ко мне.

Мики улыбаясь сказал:

— Благодарю вас всех, я отлично знаю, когда мне нужно отсюда убраться.

Клое с неослабным интересом выслушала его рассказы о жизни гаража и его работе. Мики казался ей молодым, стремительным и жаждущим жизни.

Неожиданно пришел усталый и измученный Сильвестр. Бросившись в кресло, он воскликнул:

— Все кончено, Джорджи меня покинула.

Все это происходило в спальне Клое, куда пришла Сента. Тем же сердитым голосом он продолжал:

— Вчера вечером это было решено. Джорджи ушла с Кливом.

— Клив, — повторила Сента, стараясь припомнить, кто из молодых людей, наполнявших их дом, носил такое имя. Клое молчала, невидящими глазами глядя на ковер. Ее лицо было серым от волнения.

— Мы все втроем обсудили это, — продолжал Сильвестр.

Клое шепнула:

— Как, ты говорил с этим человеком?

— Но разве он в этом виноват больше, чем я или Джорджи. Что же ей делать, если она не любит меня.

— Она никогда тебя не любила, — перебила его Клое с горечью в голосе.

— Очень мило с твоей стороны говорить мне подобные вещи.

Клое поднялась и положила руку на плечо Сильвестра.

— Ради всего святого, пойди и приведи обратно свою жену, где бы она ни была. Не доводи меня до того, чтобы я презирала тебя так же, как и ее.

Сильвестр посмотрел на мать. В ее глазах было больше страдания, чем в его собственном взгляде. «Она отвернется от меня», — подумал Сильвестр при виде ее дрожащих рук и скорбного лица.

— Мама, неужели ты не понимаешь, что в наши дни люди не мстят за оскорбления. Я хотел бы убить этого Клива, но это не заставит Джорджи разлюбить его.

— Любовь — оскорбление! — с острой насмешкой воскликнула Клое. — Никто из вас не знает истинного значения этих чувств, не знает, что значит брак, — в ней бушевал гнев.

— Сильвестр, я не могу оставаться с тобой, мне очень жаль, но я просто не в состоянии.

Не зная ничего, вошел Мики, веселый, довольный, спокойный. Ему обо всем рассказали.

— Когда? — спросил он с удивлением.

— Вчера вечером.

— Где теперь Джорджи?

— Вероятно, укладывается.

Взяв Сильвестра за руку, он сказал:

— Иди и заставь ее передумать.

Сильвестр сердито вырвался от него.

— Не будь дураком. Разве я могу это сделать.

Взгляд Мики был очень строг.

— Желаешь ли ты Джорджи вообще, или ты тоже уже пресыщен ею? Не лги, не притворяйся.

— Я пресыщен ее капризами.

— Я понимаю, что Джорджи то же может сказать о тебе. Как зовут того человека? Клив? О, черт побери!

Повернувшись к Сильвестру, он сказал:

— Она уходит с Кливом только потому, что в тот момент он был с ней. Единственно, что ей нужно, это удрать от тебя. Но ты не должен допустить ее до этого шага. Вернись и скажи ей, что ты моментально уезжаешь куда-нибудь за границу. Я дам тебе немного денег, у меня сейчас есть. Ты увидишь, что Джорджи согласится и будет продолжать сохранять тебе верность.

Сильвестр упорно не соглашался.

— Она сказала мне, что любит Клива.

Сбегая с лестницы, Мики вскрикнул:

— Дурак ты, никому нежелательно впутываться в неприятности, если их можно избежать.

Квартира на Найтсбридже больше чем когда бы то ни было напоминала декорацию к русскому балету. Все было в полном беспорядке. Среди разбросанных вещей сидела Джорджи и курила. Она сказала:

— Милый мой, вы напрасно беспокоились, все кончено.

Посмотрев на нее, он решил, что она сильно взволнованна всем происшедшим.

— Ясно, что вы только что виделись с Сильвестром, и конечно, как всякий посторонний человек, считаете, что можете убедить кого-нибудь из нас, а, может быть, даже и обоих, — продолжала говорить Джорджи, — но, друг Мики, на этот раз вы абсолютно ошибаетесь. Оба мы — и Сильвестр, и я хотим быть свободными. Для меня безразлично — разведется он или, может быть, нет. Я согласна и на развод.

Мики спросил:

— Скажите, Джорджи, любите ли вы кого-нибудь?

— Зачем вы задаете мне этот вопрос?

— Если вы влюблены, не будете ли вы так же скоро пресыщены им?

Джорджи засмеялась:

— Нет, человек не может добровольно согласиться дважды в жизни переносить такие неприятности; во всяком случае я не такова.

— Скажите, Джорджи, если бы Сильвестр уехал в Америку, куда Чарльз Маунтхевен мог бы помочь ему переправиться, и вы, таким образом, стали бы свободны, устроит ли это вас? Сможете ли вы жить так, как захотите вы?

Глядя на ее милое, несчастное, измученное лицо, Мики чувствовал, как его охватывает дикая злоба:

— Черт побери вас и все ваши воззрения. Почему вам не попробовать жить просто по-человечески, вместо того, чтобы осквернять все то, с чем вы соприкасаетесь в жизни. Все вы и ваши друзья обсуждаете брак, как будто это кинокартина. Вы копаетесь в нем, вы дробите его на такие мелкие куски, что в конце концов сами устаете и во что бы то ни стало хотите освободиться. Если бы вы хотели бросить Сильвестра действительно потому, что он вас покинул, все это имело бы совершенно другой вид; но уйти и бросить мужа только потому, что он вам надоел, зная, что ваш любовник тоже надоест вам очень быстро, — это недостойно вас; все это только поступок бреттера и человека, лишенного всяких нравственных понятий.

Нервным голосом, сдерживая себя, Джорджи сказала:

— Благодарю вас, Мики, а теперь после того, как вы, по-видимому, доставили себе большое удовольствие, может быть, вы будете так добры и пойдете домой.

— Я не пойду, пока вы не передумаете. Джорджи, милая, я знаю, что вы бесконечно горевали, потеряв Билли, но будьте человечны и вспомните, что Сильвестру вы дали только худшую часть самой себя. Вы ведь это даже не скрывали, вы сами говорили мне, что Сильвестр для вас только наркоз. Значит, его нужно бросить только потому, что прекратилось действие наркоза? Сильвестр слабый, ничтожный, но он вас любит и согласен уйти и не возвращаться к вам до тех пор, пока вы его не позовете. Вспомните, что вы все же принадлежите друг другу, подумайте, что у вас, наверное, были сладкие мгновения, о которых вы оба не можете забыть.

Джорджи крикнула:

— Перестаньте, уходите, оставьте меня в покое, зачем вы сюда пришли, что вам нужно от меня? Надеюсь, что вы не хотите считать себя спасителем, сошедшим на землю для бедных грешников.

Она плакала, и ее лицо напоминало беспомощное дитя, у которого отняли последнюю любимую игрушку. Нежно обняв ее, Мики вытирал ее глаза. Несколько минут спустя он сказал:

— Мне кажется, что в характере Клива не больше твердости, чем у Сильвестра. Он один из тех, кто рассказывает о величайших подвигах, совершенных во время войны, а я считаю, что такие рассказы всегда являются скверной чертой.