Пат Бут - Майами
— Криста Кенвуд? Модель?
— Экс-модель, — твердо сказала Лайза.
— Она сняла тот фильм… «Летние люди». Это был отпад. Она действительно класс.
Лайза Родригес изобразила издевательский зевок. На свете нашлось бы немного женщин, которых она считала настоящими соперницами. Криста была одной из них.
— А разве не рискованно переходить в только что открывшееся агентство… Я имею в виду, что у тебя ведь и так все замечательно. С кем ты работала в Нью-Йорке?
Лайза взглянула на Хосе, словно видела его впервые. Для мегабаксового, самовлюбленного шалопая такое замечание показалось ей необычно проницательным. Он явно наслушался взрослых разговоров.
— «Эль». Пестрый гарем Россетти. Слушай, малыш, когда ты будешь таким знаменитым, как я, не ты будешь рисковать. Другие будут. Я могу пойти в агентство, которое начнешь ты, и все же каждый час иметь заказы. Сделай мне еще одну порцию.
Он поспешно повиновался.
— Я как-то встретил Россетти у «Осси» в Саг-Харборе. Мужик что надо, класс. Господи, как он работает. — Хосе присвистнул от восторга. Если бы отец позволил, то он стал бы фотографом моделей. Отличная возможность приманивать курочек.
В смехе Лайзы слышалось рычание. Она не знала значения слова «амбивалентность», пока не встретила Джонни Россетти. До сих пор у нее в памяти тусовка в Бока, где она участвовала в конкурсе моделей. Россетти сидел в судейском ряду, хищный, словно парящий сокол, высматривающий и хватающий мясо на рынке. Ему не нужно было глядеть дважды на Лайзу Родригес. Он шепнул ничего не подозревавшему местному судье, который стоял возле передвижной машинки агентства «Эль», которая считала голоса, и Лайза победила. Это стало поворотной точкой в ее жизни. До этого момента не было никаких побед, после этого не стало поражений. Россетти нажал на кнопку «быстро вперед» на видео ее жизни. Шампанское и икра в дорогом баре сопровождались самыми сладкими обещаниями — «Я сделаю из тебя звезду» — какие только Лайза-подросток слышала когда-либо в кино. Билет первого класса в один конец до Большого Яблока был доставлен курьером на следующий день, и квартира этажом выше офиса «Эль» на Мэдисон показалась верхом роскоши, о которой Лайза только могла мечтать. Ей потребовался месяц, чтобы обнаружить то, что в глубине сердца она уже знала… что ланч не будет свободным. И после этого она увидела «другого» Россетти. Того самого, которого теперь была готова закопать глубоко в дерьмо.
— И что же такого потрясающего ты увидел в Россетти?
Хосе сразу не ответил. Потрясающим в Россетти было то, что он имел доступ к красивым женщинам и знал, как их использовать, и злоупотреблял этим. Но такие слова могли не понравиться вспыльчивой Родригес.
— О, я не знаю, он показался жуть каким… интеллигентным, — сказал Хосе, отмахнувшись. — Он и не говорил толком со мной.
— Он такой же толстокожий, как и его хрен, — рявкнула Лайза. — Он принадлежит к тому сорту мужиков, которые думают, что журнал это книга, а Ширли Маклейн и Джейн Фонда интеллектуалы. А ты, конечно, думаешь, что он потрясающий, потому что много трахается.
Ответа не последовало.
Хосе почувствовал, что созрел для второго мартини.
— Может, в нем есть комплекс Дон Жуана… вроде бы как он гей, а хочет доказать, что это не так. — Хосе остановился. Это был предел дозволенного. — Нам об этом рассказывали на психологии, — добавил он, словно желая объясниться.
— Возможно. Зигмунд Фрейд. Поскольку в первый раз, когда он меня трахнул, сзади к нему прицепился игрок из филиппинской бейсбольной команды.
Хосе заканчивал свою порцию. Тут он разинул рот.
— Не может быть, — пробормотал он.
— Точно. Мне было тринадцать, но он не был суеверен.
Хосе попытался разобраться в полученных новостях. Россетти был фагот? Психология, оказывается, не врет? Лайза Родригес участвовала… в оргиях?
Затем, словно медленный восход луны, прояснялись и другие взрослые подробности.
— Он принуждал тебя заниматься этим… вроде как изнасиловал?
Лайза замолчала.
— Нет, это не было насилием. Он не принуждал меня. Я не хотела заниматься этим, но мне нужны были вещи, которые он мог за это дать, вот и все. Ты никогда не поймешь, что значит нуждаться в каких-то вещах.
Хосе подавил улыбку. Лайза понимала некоторые вещи неправильно. Он нуждался в «Тестароссе». Его друзья начинали насмехаться над «Порше». Дьявол, а вот сейчас он нуждался в Лайзе Родригес. Чувство это казалось почти болезненным.
Лайза поднялась, распрямившись, словно тростинка. Она выставила вперед ногу, отбросила назад плечи и развернулась навстречу вертикально падавшим лучам солнца. Она прекрасно сознавала, что сделают жесткие лучи. Они сделают ее бриллиант тверже, раскрасят ее длинное тело короткими тенями и подчеркнут абсолютную власть над миром, над мужчинами, над мальчиками вроде Хосе.
— Ну, давай. Пойдем есть, — сказала она. — Мне наскучило сидеть на твоей глупой лодке.
Она проскользнула в каюту, набросила блузку и белую микроскопическую юбку, и через пару минут они прорезали собравшуюся к ланчу толпу на Бейсайд. Лайза устремилась вперед. Хосе старался казаться невозмутимым, когда плыл в кильватере ее славы. Со всех сторон латиноамериканцы впадали в церемонию узнавания. Лайза была их звездой, подобно Глории и Хулио. Они заговаривали с ним, а не с ней, хватая за рукав и спрашивая: «Это Лайза Родригес?» Некоторые бормотали «омбре», чтобы показать уважение к мужчине, который владел такой женщиной хотя бы пять минут. Хосе стряхивал их с себя и улыбался таинственной улыбкой человека «при исполнении».
Лучше, или хуже, было в ресторане. Обычно холодная как лед леди, восседавшая за аналоем, смутилась, когда узнала супермодель. Отряд глупо улыбающихся официантов указал паре на лучший столик у окна, и двое из них едва не столкнулись лбами, когда боролись за право отодвинуть стул для девушки своей мечты.
Лайза тяжело опустилась на стул, оглядела помещение и тянущих шеи сотрапезников.
— Они запихнули нас в психосекцию, — сказала она громко. — Я припоминаю это место. Тут неплохо, — добавила она. Это была старая Испания. От блеклого кафельного пола до облицованного дубовыми панелями потолка. Стулья были обтянуты коричневой кожей, стены покрыты обойной материей под старину, скатерти сияли белизной, свисая до пола пышными складками. Гитарист бренчал «Севильяну».
— Может, шампанского? — спросил Хосе с надеждой.
— А что еще?
— Что бы ты хотела?
— Мокрого, холодного, шипучего. — Лайза Родригес не играла в марки вин. Популярные писатели затрепали эту игру до дыр.
