Бракованные - Энни Дайвер
– Отец не выдержал давления деда и ушел, когда Оле исполнилось три. А дед забрал нас с мамой к себе и сказал, раз он воспитывает нас, то и фамилию мы должны носить его. – Мирослав говорит спокойно, для него это давно свершившийся факт, а мне становится не по себе. Вряд ли Яков Игнатьевич был тем самым дедом, который баловал внуков, покупал им мороженое втихую от родителей и закрывал глаза на маленькие промахи.
– Ого, – все, на что меня хватает.
– Поешь, чтобы быстро не захмелеть. Я видел, что в последний раз ты ела только утром, – прерывает поток моего любопытства Евсеев и кивает на салат, который мне незаметно подал официант.
В программе вечера поздравления и танцы, без конца звучат тосты, Нина Юрьевна смущается и не переставая благодарит мужа за то, что все организовал, а Яков Игнатьевич крепко обнимает супругу и иногда целует ее руки. Не знай я старшего Евсеева, подумала бы, что это божий одуванчик. Я почти все время отмалчиваюсь и не вовлекаюсь в беседы, только Ярослав не оставляет попыток меня разговорить, но чем больше вопросов он задает, тем сильнее я жмусь к Мирославу, который во всей этой семье внушает мне неоспоримое доверие.
– Мы здесь надолго? – Перевожу взгляд на босса, который цедит коньяк.
– До торта, – отзывается моментально, отвлекаясь от рассказа матери о вилле. – Устала? – Внимательный взгляд сканирует меня от макушки до пояса.
– Совсем немного, – признаюсь, потому что от количества людей кружится голова. Или я путаю их с пузырьками третьего бокала шампанского. Алкоголь бьет в голову, и все вокруг немножко кружится. Кажется, от волнения я даже не заметила, как перебрала. Теперь придется пожинать плоды. – Мне бы на воздух.
– Мам, извини, мы сейчас. – Мирослав поднимается и подает мне руку. Встаю следом, уже не возмущаясь, что он меня придерживает. – Идем.
Поверить не могу, что сейчас мы окажемся в тишине и прохладе. Стоять еще хуже, чем сидеть, все расплывается, но приходится держаться и сохранять серьезность. Нельзя мне ввязываться в такие авантюры. Я или поседею раньше времени, или сопьюсь. Или и то, и другое.
– Уже уходите? – не оставляет нас без внимания Ренат, который весь вечер обхаживает жену и успевает разговаривать с Яковом Игнатьевичем.
– Не привлекай внимание, Ренат, – беззаботно-лицемерно отмахивается Ольга. – Они ведь молодожены, пусть лучше выйдут, чем здесь целоваться.
Алкоголь бунтует против уязвленного самолюбия и решает броситься на его защиту. Но волевая рука Мирослава его быстро останавливает – Евсеев перехватывает меня за талию, будто ждет, что я действительно брошусь расцарапывать лицо Ренату. Но все мое недовольство выливается лишь в возмущенное фырканье и скривившийся рот.
– Могли бы и порадовать родню поцелуем, если на свадьбу не удосужились позвать, – весело смеется Ренат, салютуя нам бокалом.
– Мы не играли свадьбу, и ты это знаешь, – холодно бросает Мирослав.
– Горько! – игнорируя слова Евсеева, произносит Ренат. Зал мгновенно затихает, и все взгляды устремляются на нас. Мирослав тяжело вздыхает и едва качает головой. Я надеюсь, что все посмеются и недоуменно вернутся к своим делам. Так и происходит: гости, не понимая, теряют к нам интерес, и я улыбаюсь, глупо радуясь исходу, пока Ренат снова не толкает нас в пропасть, растягивая ритмично: – Горько! Горько!
Мы одни стоим посреди зала, да и каждый второй здесь знает, что мы недавно поженились, поэтому вопросы, даже если и появились, отпадают моментально, и народ подключается к скандированию. «Горько! Горько!» – слышно со всех сторон. Мирослав поворачивает меня лицом к себе, смотрю в бесстыдные карие глаза, в которых и намека на чувство вины нет – Евсеев как всегда серьезен.
– Мы должны это сделать, – произносит мягко, даже улыбается, используя на мне свое обаяние. Опускает ладони на шею и гладит большими пальцами щеки, путая и так пьяные мысли.
– А как же «моя родня не кричит “горько”»? – шепчу, но голос так и норовит взлететь до противного писка. Мы близко, критически близко, потому что влюбленные пары не ходят с дистанцией в пару метров. Они обнимаются, держатся за руки и целуются. И именно последнего все от нас ждут.
Обвожу взглядом родню Мирослава: Ольга, Ренат и Яков Игнатьевич смотрят с явным недоверием, убежденные, что мы этого не сделаем и признаем поражение. И все покатится в хорошо известное место. Но где гарантия, что поцелуй с Евсеевым всех убедит и что он будет достаточно искренним?
– Ксюш, – ласково зовет, и пальцы снова скользят по коже, оставляя за собой крохотные дорожки искорок, – посмотри на меня, – просит, вынуждая отбросить последний шанс на спасение, и я сдаюсь. Смотрю на Евсеева, гадая, каким будет поцелуй босса: страстным или осторожным. Понравится он мне или нет. Я никогда не рассматривала Мирослава как возможного мужчину – он всегда был бесконечно далеким, а еще жутким боссом-тираном. Но сейчас, когда он в душу мне глядит, кажется, что никакой он не начальник, а обычный мужчина, которому я нравлюсь чуточку больше, чем он мне, но которому я позволяю себя очаровывать.
Мой мир сужается до размеров лица Евсеева. Он взволнован так же, как и я, но продолжает меня успокаивать. Я не слышу голосов и не вижу ничего вокруг – в фокусе только теплеющий взгляд, от которого по моей коже несутся мурашки.
– Мы правда это сделаем? – цепляюсь за надежду спастись, но она стремительно тает вместе с уверенным кивком Мирослава:
– Да. Вдыхай, – произносит своим фирменным командным тоном, и я слушаюсь: втягиваю изо всех сил воздух в легкие и не успеваю ничего понять, потому что уже в следующее мгновение его губы касаются моих.
Меня бросает в дрожь, жар и холод. Я хочу сбежать отсюда и больше никогда не видеть Мирослава и одновременно хочу никогда не заканчивать поцелуй. Его губы мягко изучают мои, он прихватывает мою нижнюю и тянет. Выпускает и повторяет снова, методично сводя меня с ума. И надо бы закончить все сейчас. Прервать поцелуй, смутиться и, взяв Евсеева за руку, увести из-под заинтересованных взглядов в тишину, где на заднем фоне никто не продолжит кричать «Горько!», но… Но отчаяние доводит меня до той степени, когда я понимаю, что мне чертовски нравится целоваться с боссом. Я не хочу заканчивать все на половине. Я уже согласилась играть роль счастливой жены, а значит, нужно идти
