Трое шведских горных мужчин - Лили Голд

У меня даже нет сил спорить с ней. Я чувствую тяжесть, как будто все мои кости сделаны из свинца. Она садится на подлокотник дивана рядом со мной, макая бумажное полотенце в воду. Она так близко, что я чувствую ее запах — сладкий аромат персиков и сливок, который, кажется, исходит прямо от ее кожи. Это так опьяняет, что у меня кружится голова.

— Почему он укусил тебя? — спрашивает она, наклоняясь, чтобы прижать комок к моему горлу. Ткань становится красной от крови.

— Кто-то поранил его, — ворчу я. — Он подумал, что я тоже собираюсь причинить ему боль.

Ее брови сходятся на переносице.

— Что? Зачем кому-то причинять вред собаке?

— Это было на туристической достопримечательности недалеко от города. Катание на собачьих упряжках. Какие-то идиоты устраивали гонки на собачьих упряжках, и один из них решил стегать своих собак, чтобы заставить их ехать быстрее.

Ее рот приоткрывается.

— Собака упала и сломала ногу, — мрачно продолжаю я. — Он сбежал из стаи, и травма ожесточила его. Мне потребовалось несколько часов, чтобы найти его, и когда я попытался затащить его в конуру в кузове грузовика, он набросился на меня. Повалил меня прямо на землю.

— Что случилось?

— Я отвез его к ветеринару, чтобы ему вылечили ногу.

— Они не усыпят его, не так ли?

Я качаю головой.

— Нет. Он просто уйдет на пенсию. Станет домашней собачкой, вместо того чтобы всю оставшуюся жизнь таскаться за придурками.

Ее плечи расслабляются.

— Слава богу. — Она отрывает новый кусок кухонной тряпки и макает его в воду, дотрагиваясь до моей щеки.

Я отшатываюсь.

— Что?

— У тебя кровь на лице. Как она вообще туда попала? — Она проводит бумажным полотенцем под моей челюстью медленными, успокаивающими движениями, вытирая кровь, которая, вероятно, засохла на моей бороде. Ее крошечные пальчики касаются моей кожи. Что-то сжимается у меня в груди.

Я не могу с этим справиться. Я не могу смириться с тем, как она прикасается ко мне. Несмотря на то, что ее слова резки, ее пальцы до смешного нежны, когда она очищает мою кожу. Я не помню, когда в последний раз кто-то прикасался ко мне вот так, и я не хочу вспоминать. Я не гребаная фарфоровая кукла. Нет никакой необходимости гладить меня.

Я резко отворачиваю от нее голову.

— Прекрати нянчиться со мной.

Она игнорирует меня.

Я хватаю ее за запястье.

— Прекрати.

Она вздыхает, отстраняясь.

— Ты предпочитаешь сидеть и мариноваться в засохшей крови?

— Я могу сделать это сам.

— Я просто пытаюсь помочь.

— Ну и не надо! Мне не нужна твоя гребанная помощь! — Я не понимаю, что кричу, пока она не подпрыгивает. Я делаю глубокий вдох, пытаясь успокоиться. — Мне не нужна твоя помощь, — повторяю я. — Ни сейчас и ни час назад. Я бы прекрасно добрался до хижины. С твоей стороны было глупо выходить ко мне.

Клянусь Богом, когда я увидел ее там, мое сердце остановилось. Она спотыкалась по снегу, словно гребанный Бэмби. На ней не было подходящего оборудования. Она могла легко поскользнуться, подвернуть лодыжку и замерзнуть до смерти, прежде чем кто-либо из нас узнал об этом. Черт, если бы все происходило на десять минут позже, видимость была бы настолько плохой, что она бы заблудилась и погибла.

Она могла умереть.

Она скрещивает руки на груди, стоя на своем.

— Я пытаюсь помочь.

— Так не надо! — огрызаюсь я. — Ты не помогаешь! Ты гребаная обуза! У нас все было хорошо до твоего появления, а теперь все летит к чертям!

Ее глаза вспыхивают.

— И как именно я виновата в том, что тебя укусила собака? Я вызвала бурю? Это не моя вина, что тебе насрать на свою личную безопасность. Ты столько времени называешь меня глупой и ведешь себя так, словно я какая-то тупая туристка, но не ты видишь как я хожу, истекая кровью. Я не собираюсь извиняться за то, что не позволила тебе покончить с собой.

Отблески огня падают на ее лицо. Она выглядит такой маленькой, стоя рядом со мной. Чертовски нежная.

Я ненавижу все нежное. Я привык, что все вокруг меня тяжелое, крепкое и сильное. Иначе в этих условиях не выжить. И теперь Дэйзи здесь, со своими пятью футами, мягкой фигурой, и нежным характером. Она — худшее из возможных сочетаний: хрупкая, но слишком храбрая или глупая, чтобы беспокоиться. Она насквозь промокла и весит вдвое меньше меня, но все равно считает, что сможет угнаться за мной и остальными.

Осознание этого сильно поражает меня. Она не может здесь оставаться. Если она не позаботится о своей собственной безопасности, мы должны вывезти ее с Севера. Как можно скорее. От чего бы она ни бежала в Англии, все не может быть настолько плохо, как ее смерть от собственной глупости.

— Я передумал, — объявляю я. — Мы не будем ждать, пока твою машину починят. Завтра, как только сойдет снег, ты уедешь.

Она вздыхает, как будто я трудный ребенок.

— Почему?

— Потому что мы не хотим, чтобы ты была здесь, — подчеркиваю я.

— Это неправда. Ты можешь ненавидеть меня, но я нравлюсь другим.

Я смеюсь. Этот звук полон горечи.

— Пожалуйста. Они позволяют тебе остаться здесь только потому, что хотят тебя трахнуть.

Я знаю, что переступил черту, как только эти слова слетают с моих губ. Между нами воцаряется тишина. Она пару раз моргает. Я наблюдаю, как болезненно сжимается горло, когда она сглатывает.

Она бросает салфетки в мусорное ведро и уходит, не говоря ни слова.

— Ух ты, — говорит Илай в дверях. — Я оставил тебя с ней на десять минут, чувак.

Дверь в комнату для гостей с грохотом захлопывается. Несмотря на то, что звук приглушен, мы оба слышим, как она начинает плакать.

ГЛАВА 17

ДЭЙЗИ

Той ночью я сплю с Ривеном и Илаем, зажатая между их телами. Или, скорее, я делю с ними постель. Я вообще не сплю. Даже после того, как меня погрузили в забвение и заставили кончить несколько раз, мой разум не отключается. Я лежу между ними в темноте, пока они дышат мне в лицо, смотрю в потолок и раз за разом слышу слова Коула.

Они позволяют тебе остаться здесь только потому, что хотят тебя трахнуть.

Это долгая, долгая ночь.

Я отказываюсь от попыток уснуть около пяти утра, выскальзываю из-под рук мальчиков и направляюсь на кухню. Я завариваю себе чашку чая и сажусь у окна, глядя на улицу. Снег все еще