Голод. Нетолстый роман - Светлана Павлова
Но вместо этого я сказала, что так и не научилась включать без Ивана Шувалова подаренный им робот-пылесос, а после – сдавленно зарыдала.
В трубке устало вздохнули.
– Хорошо. Может, вы попробуете предположить название улицы?
– Типа угадать?
– Елена, предположить.
– Ну… Давайте. Лялин переулок?
– Нет.
– Покровка?
– Нет.
– Головин переулок?
– Нет.
– Солянка?
– Нет.
– Варварка?
– Нет.
– А вот как её, где место это новое открыли… «Аристократия», что ли…
– Вообще-то не «Аристократия», а «Интеллигенция».
– Да, точно! Оно?!
– Нет, это не там.
– Да, блин, скажите хотя бы: горячо или холодно!
На том конце линии снова вздохнули.
– Как вы думаете, это может быть дом двенадцать?
Я удивилась.
– Может, конечно. А улица-то какая?
– Елена, это название места. Бар. Называется «Дом 12».
– А-а-а-а! Господи, ну, конечно. Мы ведь с ним там…
– Всего доброго, Елена. Для оценки качества звонка, пожалуйста, оставайтесь на линии.
Победа над бездушной корпоративной машиной отняла ещё 10 % заряда, на холоде трансформировавшихся в 2. Когда мне удалось вызвать на них такси до «Дома 12», я испугалась: подумала, что исчерпала запас причитаемого мне чуда.
Таксист высадил меня и пожелал хорошего вечера. Выходя из машины, я наступила в лужу, моментально нашедшую дырку в моих сапогах. «И ещё один плохой знак», вяло подумала я.
Войти в бар никак не получалось. Мне было страшно. Страшно обнаружить, что Вани там нет. Я прильнула к подрагивавшему в такт музыке стеклу, чтобы разглядеть происходящее внутри. Я не знала, что буду делать, если не найду его там.
Люди без конца входили и выходили, выпуская в октябрьский холод песню «Ялта, парус». На улице, похахатывая, курили девушки. Обсуждали оттенки чувств: «Ну, тебя это прям триггерит? Да нет, просто царапает». У двух – туфли на босу ногу, зато третья – в беретке. Наверняка через неделю начнётся цистит. Заметив мои сомнения, «беретка» крикнула: «Да не ссы ты, там сегодня весело». Окно сморгнуло, в такт крутившемуся диско-шару, я кивнула в ответ и потянула дверь на себя. Дохнуло давно просроченным воздухом, пьяным угаром, шотами по триста, вот-вот произнесёнными «Потанцуем?».
Уже у гардероба, распахнув шубу и взглянув в зеркало (зачем?), я поняла, что вышла из дома в пижаме.
А секундой позже заметила, как из знакомого пальто мне показывает язык уродливый перекособоченный шарф.
Нет, так правда, правда не может быть.
* * *
Уже дома Ваня первым делом полез в ящик с полотенцами. Как к себе домой.
– У нас воды горячей нет уже вторую неделю, – он объяснился.
– Я знаю, – ответила я.
– Откуда?
– Я просто всё знаю, смирись.
Пока он мылся, как обычно, громко и безобразно напевая, пошёл снег. Раньше я бы сказала: спокойный и тихий – как смерть. А теперь хотелось сказать: спокойный и тихий – как чудо.
Он уснул сразу после – словно ребёнок, руками наверх. Я гладила его волосы, рассматривала тронутой несвежестью рубашку – с серой полоской грязи на внутренней стороне воротника.
Я думала о том, что действительно знаю всё. И даже про ложку, что третий час болтается в кармане пальто (жертва маеты бармена; вряд ли за несколько часов успела подружиться с ключами).
И странно даже на этом заканчивать, ведь всё только начинается.
Именно здесь.
* * *
Стыдно сказать, но на следующее утро я думала не о нашем воссоединении, а о повстречавшейся во вчерашнем баре вдрызг пьяной девушке, которой понравились мои варежки на резинке и она попросила меня их продать. Я сказала, что не знаю, сколько они стоят, ведь я вязала их для себя. Узнав о том, что варежки – хендмейд, пьяная девушка взвизгнула, дала мне бумажку 500 рублей и свой бокал вина. Мне показалось, что 500 рублей недостаточно, но отказывать не стала – во имя красоты момента.
За завтраком я спросила Ваню:
– Поедешь сегодня?
Он вяло пожал плечами.
– Ну, хочешь я с тобой?
– Не, – он наконец-то подал голос и прямо с набитым ртом заплакал.
Ваня попросил обнять его за голову. Руке было мокро, он всё повторял: «Я плакса, плакса, плакса, ненавижу».
Я сказала, что доеду вместе с ним – просто погуляю, пока буду ждать. И вызвала такси до группы. Когда за ним закрылась дверь помещения, в котором проходили анонимные встречи, меня накрыло чувством вины. Я понимала, что у меня получилось. А у него – нет.
Гуляя по скверу, я написала бывшей стажёрке Кате и спросила, может ли она говорить.
Катя перезвонила через секунду:
– Ну ты прям тру зумерка. Спрашиваешь разрешения перед тем, как набрать!
– Танюшка так не делает?
– Ой, не спрашивай….
– Слушай, тебе фрилансик не нужен?
– Нужен. Чё платят?
– Ты даже не спросишь, что нужно делать?
– Окей, что нужно делать?
Откашлявшись, я ответила:
– Вещи вязаные продавать. Через инстик.
– Эээ… не знаю… Какая-то мутная темка…
– Чего это мутная?
– А чё за вещи?
– Да разные. Варежки, муфты, есть пара кардиганов. Думала ещё купальник для загара.
– А чё за бренд? Есть концепция? Визуалы?
Испортили девчонку.
– Кать, бренд – это я. Мои вещи. Нет визуалов. Концепции тоже. Чего хочешь, то и сочиняй.
– Ого!
– Только не ставь эмоджи цветочков после каждой фразы, когда будешь общаться в директе.
Она помолчала и добавила:
– Слушай, а нахрена тебе кому-то левому бабки платить за это? Ты же сама всё это умеешь.
Я не знала, как объяснить Кате, что больше не чувствовала в себе сил написать хоть одну букву, побуждающую людей что-то купить. И сказала:
– Да я там уже во всех этих новшествах модных запуталась. Рилз от сториз не отличаю. А ты по сто штук в день вон выкладываешь.
– Ну ладно… Это! Слушай. Я что сказать хотела. Ты недавно выложила фотку десятилетней давности. Ну, в таком розовом топе.
– А-а-а.
Точно. Портрет университетских времён с ключицами как у Киры Найтли услужливо подсунул механизм «В этот день».
– Ага, и чего?
– Честно? Твоя внешка сейчас мне нравится больше.
Я снова засмеялась.
Может быть, у поколения, воспитанного на песнях Манижи и Карди Би, действительно есть шанс не угодить в эту ловушку?
* * *
Позвонила наводившая порядок в моих документах Лейла. Сказала, что с момента смерти матери прошло три года, а значит, продажа квартиры уже не облагается налогом.
– Ты её сдаёшь кому-то?
– Неа.
– Почему?
– Не знаю. Там же кучу всего выкинуть бы пришлось. Даже пакет с её последними больничными вещами остался. Я зайти-то туда не могу до сих пор…
– Сможешь, – сказала Лейла.
И я смогла.
– Так странно. Столько времени прошло – а комнаты до сих пор хранят её запах, – написала я Лейле, едва перешагнув порог.
– Вызови бригаду. Пусть они сами всё вынесут.
Я подобрала скользнувшее с вешалки материно платье и вдохнула, глубоко-глубоко. Пахло мылом, которое она научила меня подкладывать в бельё, и только в области подмышек (я внюхалась так сильно, насколько могла) – ей. «Дешёвенькая тканюшка, а выглядит шикардос. Последний писк моды же, ну», – она так говорила, крутясь у зеркала. А я теперь в него сопли вытираю; третий час.
После платья захотелось ещё. Взяла верхнюю футболку с идеально сложенной стопки. Развернула. Ну да, всё правильно. Тигр, люрекс, провисы в области груди. Не отучилась натягивать майку на колени. В углу – сапоги. Идеальные, хоть выставляй на «Авито». Она их жиром рыбьим натирала, до сумасшествия. Чтобы красиво, чтобы долго носить. А то, что плоскостопие такое, что спил на каблуке – это ерунда. Так и не надела ни одной стельки, а сколько я ей
