Оттепель. Инеем души твоей коснусь - Муравьева Ирина Лазаревна
— Ах, ты договоришься! Может быть, ты и с Паниным заодно договоришься? Это важнее.
Папа достал сигарету и закурил. Борщ стыл в тарелках.
— Ты упорно не хочешь меня услышать?
— Почему это я должна услышать тебя, а ты меня услышать не хочешь? Разве ты не знаешь, сколько лет я сидела почти без работы, озвучивала идиотские мультики, и теперь, когда наконец готов фильм и моя карьера может опять пойти вверх, ты тешишь свое идиотское самолюбие, вместо того чтобы просто снять трубку, набрать номер и сказать идиоту-чиновнику, что ты погорячился и сожалеешь о своем поступке? И все! Тем более что это касается целой группы людей! Которые напрямую зависят от того, выйдет или не выйдет сделанный ими фильм!
— Так, — сказал папа. — Давай закончим бесполезный разговор. Звонить я не буду. Ты едешь со мной в Ялту? Ну? Да или нет?
Мама молчала.
— Мне нужно проверить задние колеса, — сказал папа. — А то сковырнемся еще. Поедем завтра утром. Ася, собирайся. Я спущусь вниз к машине.
Он хлопнул дверью и ушел. Тогда мама стащила с антресолей большой чемодан и начала лихорадочно кидать в него папины вещи. Ася со страхом смотрела на нее. Мама надавила на крышку, чемодан захлопнулся. Она, сморщившись, подняла его и потащила в коридор.
— Куда ты? — вскрикнула Ася.
— Сейчас узнаешь.
Ася настежь раскрыла окно и свесилась вниз. Она увидела, что папа снял заднее колесо «Москвича», и «Москвич» сразу уменьшился. Потом увидела, как, волоча тяжелый чемодан, из подъезда вышла мама и подошла к нему. Они говорили громко, почти кричали друг на друга, и Ася слышала каждое слово.
— Зачем ты его притащила? — раздраженно спросил папа. — Я же сказал, что мы уезжаем завтра утром!
— Ты, — нажимая на «ты», ответила мама, — ты уедешь сейчас. Я не хочу тебя ни видеть, ни слышать.
— Эксперимент не удался, — спокойно сказал папа. — Любовная лодка разбилась о быт…
Он поставил колесо на место, а мама, не дождавшись, пока он уедет, пошла обратно к подъезду. По дороге ее остановила соседка, и они начали о чем-то разговаривать так, словно ничего не происходит. Тем временем папа сел в машину и уехал. И тут Ася разрыдалась. Она рыдала так страшно, что через секунду у нее заболели и грудь, и горло, и нёбо. Она ничего не видела и не слышала, все было соленым, разъедало кожу, давило ей на голову, на плечи. Перед глазами замелькало красное пятно, и она догадалась, что это вошла мама, стоит над ней, ожидая, пока Ася успокоится. Мама была виновата в том, что он уехал. Подробностей Ася не знала, но папа хотел помириться, он хотел, чтобы они все втроем поехали на машине в Ялту, а мама ему помешала. Больше он сюда никогда не вернется.
— Хватит, Аська, — сказала мама. — Тебе нужно доделать геометрию и ложиться спать.
— Ненавижу тебя, — выдохнула Ася. — Вы меня измучили. Зачем я у вас родилась?
— Не знаю зачем, — раздувая ноздри, ответила мама. — Наверное, чтобы мне жилось веселее. А то мне мало всего. Не хватает только твоих истерик.
— Но я ненавижу тебя! — сквозь рыдания прокричала Ася. — Ненавижу! Ненавижу!
Ее колотило. Тогда мама схватила ее за плечи и начала трясти. Мамино лицо вплотную приблизилось к ее лицу, расширенные глаза словно ослепли.
— Идите вы к черту! — просипела мама. — Всю кровь мою выпили! И ты, и твой папочка!
Тогда Ася вырвалась и как была, без куртки, в одном летнем платье, вылетела из комнаты. Инга ничком упала на диван. Через несколько минут ей стало холодно: она заметила, что окно открыто, но сил вставать не было. Она протянула руку, нащупала на стуле свой белый вязаный платок, завернулась в него и провалилась в сон. Она не представляла себе, сколько прошло времени. Когда она проснулась, на дворе стояла глубокая ночь, вся исполосованная то очень сильным, то слегка затихающим дождем. Инга встала, закурила и заглянула в комнату дочери. Аси там не было. На аккуратно застеленной клетчатым пледом раскладушке белел раскрытый учебник геометрии. Она вышла на кухню, заглянула в ванную. Аси не было. Тогда она начала стучаться к соседкам, и через несколько минут Катя с Матрешей выскочили, обе в длинных ночных рубашках, заспанные, со всклокоченными остатками редких волос.
— Да не заходила она! — заговорили они хором. — Мы слышали: дверь у вас хлопнула. Думали, Витька.
От страха у Инги застучали зубы. Трясущимися руками она набрала Хрусталева. В трубке раздались длинные гудки, он долго не подходил. Инга чувствовала, как голова наливается горячей густой кровью и перед глазами все время вспыхивают лиловые искры, похожие на светлячков.
— Але? — недовольным и немного пьяным голосом спросил Хрусталев.
— Она у тебя?
— Кто она?
— Ася! Ася-я-я-я!
— Нет! — испуганно крикнул Хрусталев. — Почему она должна быть у меня? Три часа ночи!
— Она ушла. Не знаю, куда и когда.
— Вызывай милицию! — заорал он. — Я сейчас приеду.
В милиции к ее словам отнеслись спокойно.
— Вы не паникуйте, женщина, — сказали ей дружелюбно. — Она ведь у вас подросток? А подростки эти сплошь и рядом из дому убегают. Не успеваем ловить. Денек подождите, проголодается и сама вернется.
— Я требую, чтобы вы немедленно приняли меры. Чтобы вы начали поиски моей дочери Анны Хрусталевой сию же минуту! — Инга не выдержала, опять разрыдалась и бросила трубку.
По-прежнему кутаясь в белый платок, она вышла во двор. Мокрые пряди распущенных волос облепили ее лицо, грудь и плечи. Дождь припустил сильнее, почти ничего не было видно за его сплошной пеленой.
— Господи! — шептала она. — Прости меня! Это я одна во всем виновата! Я не обращала на нее никакого внимания, я думала только о себе! Сделай так, чтобы она вернулась, Господи! Только бы с ней ничего не случилось!
Во двор въехала милицейская машина, и Инга, проваливаясь в пузырящиеся лужи, бросилась к ней.
— Она не могла далеко уйти! — забормотала она. — Тут некуда идти, школа закрыта…
— Приметы нам дайте, — хмуро сказал один из милиционеров. — Рост, в чем одета.
Инга начала описывать Асю, но никак не могла вспомнить, в чем та выскочила из дому.
— Ну, ладно, неважно! — не выдержал милиционер. — На лице есть какие-то особые отметины?
— Отметины? — переспросила Инга. — Какие отметины? Она такая хорошенькая!
Милиционер переглянулся с напарником.
— А почему ваша «хорошенькая» на ночь глядя из дому убежала? Обидели, что ли?
— Обидели, да. Я обидела!
— Ну вот. А теперь убиваетесь!
Через несколько минут на дикой скорости во двор влетел красный «Москвич». Из него, растерзанный, в куртке на старую майку, в которой он, наверное, спал, вышел Хрусталев и по лицу жены понял, что Аська не нашлась.
— Витенька, Витенька! — забормотала Инга, вцепившись ему в рукав. — Что же делать? Как страшно-то, Витенька…
Хрусталев, не говоря ни слова, зажег карманный фонарик и побежал куда-то за гаражи. Его высокое и худое тело еще мелькнуло пару раз на фоне огромной свалки и сразу исчезло.
— А там ведь пустырь. Ни кола ни двора, — удивились милиционеры. — Куда он так ринулся? Вы, мамаша, идите домой, а мы объедем пока что соседние улицы, во дворы заглянем. Может, отыщем.
Скользя по мокрым, отлакированным дождем листьям и оступаясь, Хрусталев спустился в овраг, увидел небольшой холм, заваленный сосновыми ветками, раздвинул их и спрыгнул вниз. Его дочка, сжавшись от холода, лежала на земле. Рядом с ней стояла кружка с водой и лежал кусок сухого хлеба. Она увидела его, но не поднялась навстречу, а только изо всех сил обхватила себя обеими руками, словно обняла, и так сильно, как должен был обнять ее кто-то из них: отец или мать. Он погасил фонарик, опустился рядом с ней на корточки, нащупал ее лицо. Лицо было мокрым от слез.
— Аська, — пробормотал он. — Ты что вытворяешь?
Она громко всхлипнула в темноте.
— Доченька, — пробормотал Хрусталев. — Моя доченька.
Она бросилась к нему на шею, уткнулась в него, и Хрусталев почувствовал, что еще немного, и он разревется.
