Оттепель. Инеем души твоей коснусь - Муравьева Ирина Лазаревна
— Это Егор Ильич так дышит, — смущенно объяснила Лида. — Я сперва тоже не поняла. Вдохнет в себя воздух, а выдыхает со стоном. Я думала, может, у него болит что-нибудь, а оказалось нет. Такое у него во сне дыхание жалобное.
— Буди его, Лида, — приказал Хрусталев. — Он мне срочно нужен.
По-прежнему виляя бедрами, Лида скользнула за ширму, и Хрусталев услышал ее нежный шепот:
— Егорушка, зайчик! Вставай, просыпайся! А то ты заспался, мой милый-хороший! Уж день наступил, а ты спишь все да спишь!
Через пять минут в новом тренировочном костюме, всклокоченный и небритый, в разношенных женских шлепанцах, появился Мячин.
— Здорово, мой милый-хороший! — насмешливо сказал Хрусталев. — Что ж это ты так заспался?
— А что еще делать? — угрюмо, сиплым голосом спросил Мячин. — Я на «Мосфильм» больше не вернусь.
— Пойду чайник поставлю, сырничков сделаю, — захлопотала Лида. — Вы тут располагайтесь, беседуйте, а я мигом!
И убежала на кухню. Несколько секунд они молча смотрели друг другу в глаза.
— Я понимаю, — сказал Хрусталев, — я понимаю, что у тебя весь этот «Мосфильм» в печенках сидит, но так же нельзя! Куда ты забрался?
— Я забрался туда, где мне уютно, — не поднимая глаз, ответил Мячин. — Туда, где меня понимают и любят.
— Вот эти, значит, кружевца со слонами и есть твой уют? И эта вот толстая баба?
— Она не баба, а женщина, — оборвал его Мячин. — Без всяких капризов и без закидонов. Хорошая, добрая, честная.
— Сырнички вкусные делает?
— Что? — не понял Мячин. — А! Сырнички! Сырнички вкусные.
— Живот нарастишь, как у Феди, на сырничках.
Мячин упрямо мотнул головой и не ответил.
— Слушай меня! — Хрусталев с силой повернул его за плечо. — Мы с тобой о чем договорились? Не помнишь уже? Мы договорились, что, как только закончим эту муру, сразу приступаем к сценарию Паршина. Это единственное, что от него осталось. Он был другом и мне, и тебе. Он хотел, чтобы по этому сценарию сняли фильм. Самый честный и серьезный фильм о войне.
— Да, о войне! — оживился Мячин. — Я ведь об этом часто думаю. Тут есть один парень, сосед. Еврейский парень. Они откуда-то из Белоруссии. Мать расстреляли, отец не вернулся с фронта. Он чудом выжил. Он и бабушка. Когда началась война, они были в гостях у бабушкиной сестры, она живет в Москве, поэтому их миновало. К себе в городок они уже не вернулись. Он заканчивает консерваторию. У Ойстраха в классе. На скрипке играет. Я в музыке мало разбираюсь, но мне кажется, он жутко талантливый. Я его послушал тут позавчера и подумал: вот какую музыку можно для фильма использовать! И лицо у него выразительное. Горькое лицо. Давать между кадрами такие, знаешь, короткие заставки: стоит человек, молодой парень, и играет. И еще можно…
Он вдруг замолчал.
— Ну, Егор, говори!
— А я все сказал. — Он опять замкнулся.
— Я знаю, о чем ты думаешь, — глухо произнес Хрусталев. — У нас с Марьяной была короткая история. Никакая это не любовь ни с той, ни с другой стороны. Женись, и вы будете счастливы.
— Ты мне ее прямо как вымпел передаешь. А если я на другой женюсь?
— Сопьешься, погубишь другую, — усмехнулся Хрусталев.
Мячин свесил голову на грудь.
— Дай мне подумать до вечера, — пробормотал он. — Свалился как снег…
Лида вернулась в комнату сразу же после ухода Хрусталева. Мячин поднял на нее затравленные глаза.
— Садись скорей завтракать, — защебетала она. — Я тебе и сырничков нажарила, и оладушек. Сейчас банку с протертой черной смородиной открою, и будет такой витамин!
Он встал, подошел к ней и хотел было обнять за плечи, но тут же резко отстранился.
— Прости меня, — сказал он. — Я сволочь, конечно, но я не смогу… Ведь это на целую жизнь…
Она закрыла лицо руками и заплакала.
— Удерживать тебя не собираюсь, Егор. Ты еще волосы на себе рвать будешь. Запомни, что я говорю! Я зря не скажу!
— Ты, может быть, даже права. Я не знаю, — тихо сказал он и осторожно погладил ее по голове. Лида отдернулась, по-прежнему закрывая лицо. — Но я ее правда люблю. Это правда.
— Иди к ней, убирайся! — истерически закричала она. — Не нужна мне твоя правда! Вы все, мужики, одинаковые! Всунул-вынул-убежал!
Мячин густо покраснел и начал поспешно собирать свои вещи. Выйдя на улицу, он удивился: оказывается, наступила осень — моросил легкий, серебрящийся дождик, небо было затянуто низкими тучами.
«Это была короткая история. Никакой любви ни с той, ни с другой стороны», — вспомнились ему слова Хрусталева.
Она ведь сама пришла к нему тогда, в деревне. Не в ее духе демонстрировать что-то, мстить, наказывать. Не стала бы она с ее чистым и светлым характером на глазах у всех переезжать к Мячину, если бы не тянулась к нему, не доверяла, не любила, в конце концов!
Он почти бежал по улице. Лицо было мокрым от дождя, холодные капли стекали за воротник куртки. Чуть было не добежал от Замоскворечья до Плющихи, но вовремя опомнился: сел на 64-й автобус, подъехал почти к ее дому. Сердце стучало так сильно, что стук его заглушал даже громкие гудки машин. Долго никто не открывал, за дверью слышался смех. Наконец открыла, вся розовая от волнения, Зоя Владимировна.
— Егор? Как я рада! У нас Саша с Люсенькой!
Он увидел сидящих за столом Марьяну, Пичугина и Люсю Полынину в красивом красном платье. Они оживленно и нарочито радостно о чем-то говорили. Марьяна вскочила, увидев его.
— Я к тебе, — сказал Мячин. Все потемнело перед его глазами. — Я прошу тебя стать моей женой.
Темнота рассеялась, и в вернувшемся свете он увидел, как брови ее взлетели вверх, а глаза налились слезами. Она молчала.
— Я вообще не могу без тебя, — сказал он. — Пробовал, у меня не вышло.
Тогда она подошла ближе и прижалась к нему. Так сильно и быстро прижалась, как будто хотела спрятаться ото всех.
Зоя Владимировна всплеснула руками:
— Так у нас, значит, две свадьбы будут, а не одна!
— Бабуля, зачем тебе свадьбы? — негромко спросил Пичугин. — Мещанство, и все.
— Ах нет, не мещанство! — обиделась Зоя Владимировна. — Что же здесь такого мещанского? Люди любят друг друга, хотят это отпраздновать, хотят, чтобы за них порадовались. Как тебе, Саша, в голову могла прийти такая глупость? Сказать, что свадьба — это мещанство? Правда, Люсенька?
Люся торопливо кивнула головой и покраснела.
— Пусть Санча решает, а мне все равно.
Мячин смотрел на Марьяну и не чувствовал в своей душе прежней жадной любви и прежнего желания к ней. Вместо этого его переполняло щемящее удивление перед ее покорной слабостью, перед этими слезами, которые она торопливо вытерла пальцами, перед ее хрупкостью и беззащитностью, которую он сейчас особенно остро ощутил, когда она вместо ответа просто подошла и спрятала лицо у него на груди. Он вдруг понял, что им предстоят не одни розы, не праздники, не достижения, не победы, как он думал раньше, когда не давал ей проходу своей влюбленностью, а жизнь, непредсказуемая и трудная просто потому, что другой жизни не бывает у людей и не должно быть.
— Мы устроим большую свадьбу, — твердо сказал он. — Огромную. Мы всех пригласим. Я завтра пойду в «стекляшку» и договорюсь на следующую субботу. Санча, ты успеешь сшить моей жене свадебное платье?
Глава 21
Вечером того же дня в квартире на Шаболовской состоялось тяжелое объяснение. На улице шел дождь, и поэтому Аську некуда было выгнать: она сидела с ногами на диване и слушала все, что говорили друг другу ее строптивые родители. Началось с того, что за ужином папа предложил поехать в Ялту на машине и провести там дней десять-двенадцать.
— Съемки закончены, — сказал папа. — Фильм готов. Почему бы нам не отдохнуть? Ты же сама хотела.
Мама подняла мрачные глаза.
— Ты, наверное, забыл, что твоя дочь посещает школу? Каникулы тоже закончились.
— Ерунда! — папа отмахнулся. — Я договорюсь, пропустит недельку.
