Сердце Гудвина - Ида Мартин
Однако, резко вырвавшись, подруга вдруг вскочила на ноги и, подхватив все ту же подушку, с силой швырнула ее мне в лицо.
– Никогда! Никогда не смей больше сюда приходить! Ты мне больше не подруга и все свои вопросы и непонятки засунь себе в задницу! Я тебе не обязана ничего объяснять. Ты тупая уродина, и я тебя ненавижу, ясно?
– Харе орать, – в свою очередь прикрикнул на нее Рома.
Я попятилась, у Ксюши по лицу катились слезы.
– Ладно, – прохрипела я севшим голосом, силясь не разрыдаться прямо там, – это была моя последняя попытка.
Нет лучшего лекарства от мук несправедливой обиды, чем жалость к себе. Утешить себя, пригреть, успокоить гораздо эффективнее, чем злиться и обвинять других. От ненависти в душе копится острая, шершавая чернота. Жалость же разливается болезненным теплом и обволакивает защитным коконом.
Если долго лежать и плакать, жалея себя, горечь постепенно выходит со слезами и остается лишь ощущение непривычной пустоты, которую необходимо срочно заполнить чем-нибудь воодушевляющим или тактильно приятным.
«Ты меня любишь?» – написала я Мартову, прорыдав два часа под музыку из Ксюшиного плейлиста, куда мы собирали «песни для страданий».
Кирилл прочел сразу, но ответил только через пять минут: «Тебе что-то нужно?»
В другой раз я просто отшутилась бы, ведь иногда я так писала, чтобы потом обратиться с просьбой. Сейчас же настроение совсем другое, однако знать он этого не мог.
«Просто хотела уточнить. Но раз ты не говоришь, то понимаю, что нет». – «Алис, перестань. Скажи прямо, что ты хочешь». – «Чтобы ты сказал, что любишь». – «Но ты же сама просила, чтобы я больше не касался этой темы». – «Ладно. Если ты ждешь, что я стану выпрашивать, то сильно ошибаешься. Я лишь подумала, что, возможно, это правда. Но сейчас понимаю, что обычная болтовня и очередной обман». – «Я тебя не обманывал». – «Ты нарочно делаешь мне все назло. Когда прошу не любить меня, донимаешь признаниями, а когда мне нужно это услышать, специально выпендриваешься и набиваешь себе цену». – «Это не так». – «А как?» – «Просто мне не нравится, что ты ведешь себя со мной как со щенком». – «Значит, ты еще и злопамятный? Ну и пожалуйста. Можешь не любить меня. Я переживу». – «Зачем тебе моя любовь, Алис? Не понимаю. Чтобы было чем потешить самолюбие?» – «Не говори глупости. Мое самолюбие с тобой никак не связано. Думаешь, одолжение мне сделал? Типа я такая уродливая, тупая и никчемная, что никому не могу понравиться, и ты тут снизошел со своей любовью?» – «Давай рассказывай, что у тебя случилось. Тебя кто-то обидел? Тим? Ершов?» – «При чем тут Ершов?» – «Я вас сегодня видел у бельевой площадки». – «Ты опять за мной следишь?» – «Да, потому что люблю. Ты это хотела услышать?»
Если Гудвин не соврал и у него на самом деле не было старших братьев, то Тим автоматически отпадал, и это полностью сбивало с толку. Другой вопрос, насколько Гудвину вообще стоило верить. Насчет братьев он мог соврать, но тогда под сомнение попадало и все остальное, о чем он говорил, включая Новый год и день рождения Матвея. Я снова открыла нашу переписку: «Хочешь сегодня встретиться со мной?» Зачем ему писать «сегодня», раз его там не было? А если это Тим, который решил сознаться, то отрицание наличия братьев выглядело нелепо. По самым простейшим прикидкам получалось, что Гудвин на дне рождения все же присутствовал, но, вполне возможно, это не Тим, и тогда все словно отматывалось назад – к той точке, когда им мог оказаться кто угодно: хоть Мартов, хоть Шалаев.
Единственным надежным источником информации, имеющимся у меня, были два фото, которые он прислал: кусочек плеча с родинкой и котенок среди мешков мусора. Я сохранила оба на телефон, чтобы не листать каждый раз переписку, и принялась внимательно разглядывать. Отыскать человека по такой родинке проблематично, проберись я хоть к парням в раздевалку. Подобные родинки есть почти у каждого, а вот место, где сидел котенок, кажется, я знала. Это, конечно, могла быть стена любого из тысячи подъездов в районе, но вряд ли среди них нашелся бы еще один, где было бы нацарапано: «Ночью дружбой не займешься». Выходит, Гудвин живет в девятиэтажной панельке напротив автошколы. Я перебрала в голове всех, кто был на дне рождения Матвея. Где живет Мартов, Веня, Лу, Степа и теперь Ершов, я знала, но ни один из них не жил в доме возле автошколы. Интересно, где живет Тим?
Когда Ксюша назначила им глупую встречу, он пришел якобы потому, что не понял, что встреча отменяется. А если он попросту увидел ее из окна и понял, что она настроена серьезно? Подозрения снова перекинулись на Тима. Отложив телефон, я устроилась за столом с твердым намерением заняться уроками. Разложила учебники, достала тетрадь, но так и застыла над ними, все еще пребывая в задумчивости. Все складывается из чего-то, и я должна сосредоточиться именно на этом.
Вечером на кухне мама с тетей Ларисой готовили сациви, и, отправившись в туалет, я невольно услышала их разговор.
– Может, причина ссоры и не в нем? Ксюшка не рассказывает, но она впервые так влюблена. Глаза горят, вся светится изнутри, – сказала Ксюшина мама.
– Думаешь, Алисе он тоже нравится? – В голосе моей мамы прозвучало сомнение.
– Понятия не имею. Они же молчат как партизаны, и она, и Ромка.
– Ну ты ей хоть сказала, чтобы не особенно увлекалась?
– Еще бы! Нашла время крутить романы! Прямо закон подлости какой-то.
– Мне не нравится этот Оболенцев. В прошлом году девчонки говорили, что он бабник и пижон.
– А помнишь его мать? На общее собрание приходила. Такая… – Тетя Лариса не договорила, заметив меня.
Мама тоже обернулась.
– Алис, а как получилось, что Ксюша встречается с Матвеем? Она вроде бы со Степой дружила.
– Ну как-то получилось, – я пожала плечами, – наверное, понравился ей.
– Вы из-за него поссорились? – Тетя Лариса пытливо уставилась на меня.
– Нет. Просто поссорились, и все.
– А Степа что?
– Что Степа?
– Очень переживает?
– Откуда мне знать, теть Ларис, мы же не общаемся.
– Очень плохо, что не общаетесь, – поучительно произнесла мама, – считаю, что тебе нужно сделать первый шаг.
– Я уже сделала, теперь Ксюшина очередь.
Мама тяжело вздохнула.
– Если бы ты рассказала нам, в чем дело, мы могли бы помочь советом.
– Или еще как-нибудь, – добавила тетя Лариса.
– Может быть, тебе нравится Матвей и ты просто ревнуешь? – продолжала допытываться мама.
– Мне не нравится Матвей, – с нажимом ответила я.
– Так вот в чем дело! – Тетя Лариса всплеснула руками. – Получается, ты ревнуешь не его к Ксюше, а Ксюшу к нему?
Они обе переглянулись.
– Считайте, что так, – согласилась я, понимая, что в этих словах все же есть доля правды.
Глава 20
После школы Ершов позвал к себе, сказал, что у него есть на меня свободный час, и я согласилась. Знание моего секрета невольно превратило его в союзника и друга. Того, с кем можно обсуждать вещи, о которых в открытую мы не говорили даже с Ксюшей.
– Сильнее всего меня беспокоят приступы, – призналась я, когда мы дошли до подземного перехода и начали спускаться.
Ершов жил на другой стороне шоссе, и дорога до его дома занимала около пятнадцати минут. Все это время, пребывая в восторге от внезапно предоставившейся возможности ничего не скрывать, я болтала без остановки.
– Раньше такого не было. После того как мы решили не обращать внимания на знаки и предчувствия, это вообще перестало нас беспокоить.
– Вас или тебя? – с интересом уточнил Ершов.
Я задумалась. А ведь и правда, я так привыкла, что мы с Ксюшей всегда вместе, что почти не отделяла себя от нее.
– Меня. Про Ксюшу не знаю. Мы старались соблюдать правила и не касаться этих вопросов, чтобы не надумывать лишнего. – Я уже успела рассказать ему про наши тщетные поиски Фламинго и поучения Ириной прабабушки.
– А с чего
