Отец для двоих (СИ) - Черно Адалин

Пока доктор чертит мне документы, я думаю, как сообщить обо всем пациентам. Многих, конечно, удалось перенести к коллегам, но есть и те, кто ни в какую не хотел соглашаться. Думаю, если я скажу, что нездоров, они все равно скажут, что потерпят. Значит, придется сказать, что возможно нездоров надолго. Надеюсь, не навсегда.

Дописав документ, он протягивает его мне. Я беру не глядя. Благодарю доктора за проделанную работу и возвращаюсь в палату, куда меня поместили на время обследования.

Вещей здесь практически нет. Я ничего не брал, меня обследовали за пять дней и сегодня выписывают. Не могу сказать, что я рад. Скорее, наоборот. Знаете, очень часто люди расстраиваются, когда у них находят болезнь. Устраивают истерики, плачут, скандалят с докторами. На моей практике чего только не было. Я помню женщину, которая пришла ко мне, чтобы увеличить грудь, а мы нашли у нее опухоль. Случайно обнаружили во время подготовки к пластической операции.

Конечно, пластику пришлось отложить, но с пациенткой натерпелись. Женщина была в ужасном состоянии. С одной стороны, это было понятно, она пришла за красотой, а получила необходимость лечения. С другой… мы обнаружили опухоль на начальной стадии. Тогда, когда ее можно побороть и забыть о ней, как о страшном сне.

Сейчас я испытывал расстройство. Я надеялся, что будет диагноз. Не тот, который написан сейчас. Реальный. И мне нужно будет лечиться. В моем мире куда легче вылечить реальную болезнь, чем придуманную. С головой всегда было сложнее. С психологическим состоянием не так легко, как с остальным.

— Макар…

Оля. Я прикрываю глаза, цепляю на лицо улыбку и поворачиваюсь. Не хочу, чтобы она расстраивалась. За то время, что я здесь привел, она каталась от меня к моему сыну практически целый день.

— Как ты? Врач сказал, тебя выписывают.

— Да.

— Ничего страшного? — она заглядывает в мои глаза с надеждой.

Смотрит, ожидая, что я скажу что-то хорошее, потому что в ее мыслях наверняка пронеслись и другие, менее безопасные диагнозы.

— В полном порядке, — киваю.

— Ты будешь лечиться дома?

— Да.

Я протягиваю к Оле руку, и она тут же вкладывает свою ладошку. Обнимаю ее, прижимаю к себе. Мы не обсуждали то, что между нами происходит. Она рядом, потому что я в ней нуждаюсь, она здесь, потому что иначе не может. И я вижу, что она сдалась. Отпустила себя, хотя ситуация, при которой это сделано, меня не устраивает. Я не хочу, чтобы Оля меня жалела. Чтобы только из жалости была рядом. Чтобы не позволяла себе сделать выбор, потому что я болен. Если мы будем вместе, то только потому, что она сама этого хочет, а не из-за моего состояния.

Нет ничего хуже, чем отношения из жалости. И уж ее-то мне точно не надо, а как об этом сказать — не представляю.

— Я приехала на твоей машине, — сообщает она. — Решила сесть за руль и тут такие новости.

Я улыбаюсь. Мне понравилось видеть ее за рулем. И счастье ее мне тоже нравится. Она сейчас улыбается. Радуется. Врач наверняка ей ничего не сказал, врачебная этика, все дела. И она уверена, что все в порядке, что раз меня выписывают, то все будет хорошо. Я не хочу начинать отношения с обмана. Я должен ей рассказать.

— Оль…

Я мягко касаюсь ее плеч, прохожу пальцами по выпирающим лопаткам.

— Нужно поговорить.

Она напрягается, и я испытываю желание засунуть свои признания глубоко в задницу. Скрыть и не сказать. Все равно буду лечиться и, уверен, результат будет. Но это не вариант. Мое предыдущее вранье закончилось плачевно. Я больше не хочу начинать отношения с вранья. Впрочем… что-то мне подсказывает, отношения у нас будут нескоро.

Глава 44

Оля

— Сегодня мне можно к папе? — настаивает Тимофей.

— Нет. Я возьму тебя, когда разрешат.

Сын дуется, но я непреклонна. Не хочу, чтобы он видел Макара таким. Пока неизвестен диагноз, я вообще не беру сына к отцу. Не знаю, насколько это правильно, но я знаю, какой у меня любопытный ребенок. Ему точно будет интересно узнать, что папа делает в больнице, а ответов у нас нет. Сказать, что его скоро выпишут, не выйдет. Я не хочу врать сыну.

— Тим… я возьму тебя, как только появится возможность.

— А к братику?

— И к нему тоже.

Степа еще не пришел в себя. Я прихожу к нему каждый день. Я и мать Макара, которая смотрит на меня недовольно, но ничего не говорит. Я вижу, что она моему присутствию не рада, но я хотя бы прихожу, в отличие от родной матери Степана. Я спрашивала у доктора, он сказал, только я и Ирина с мужем. А ведь Жанна утверждала, что она мать и что хочет видеться с сыном.

Тимофей как-то неожиданно захотел познакомиться с братиком. Узнал, что тот лежит в больнице и захотел его поддержать, но я не решаюсь его брать. Лечащий врач Степана говорит, что он может в любой момент может прийти в себя и лишний стресс сейчас ему ни к чему. Степа, в отличие от Тимофея, не знает о наличии брата, поэтому такая новость будет для него неожиданной. И неясно, как он на нее отреагирует. Не факт, что обрадуется. Мне кажется, будет наоборот, поэтому стресс лишний ребенку ни к чему.

Кое-как уговорив Тимофея не обижаться, еду к Макару. И почти сразу узнаю, что его выписывают. Я, конечно, нервничаю. Доктор отказался мне что-либо сообщать, соблюдая врачебную тайну, а я, пока шла к Макару в палату, успела напридумывать. Даже страшно представить, почему его выписывают. Хочется, конечно, верить, что все в порядке, что у него попросту ничего не нашли, но разве при таком раскладе бывают сильные боли?

Вывод напрашивается сам по себе. И я убеждаюсь в этом, когда Макар перестает улыбаться и смотрит на меня серьезно. Он хочет что-то сообщить, а мне нужно постараться быть сильной. Выдержать то, что он скажет.

Удивительно, как кардинально изменилась моя жизнь после случившегося. Мне хочется быть рядом с ним, поддерживать. Я, в конце концов, жажду увидеть его здоровым. Живым, хотя бы. Господи… от осознания, что Макар может умереть у меня внутри все скручивается и сердце так болит, что нечем облегчить это чувство.

— Что? — спрашиваю у него пересохшими от волнения губами.

В горле образуется ком, который я никак не могу сглотнуть.

— У меня нет опухоли, нет рака, нет проблем с сосудами или головным мозгом. Происхождение моих головных болей пока неясно.

Я несколько мгновений глупо смотрю на Макара. Он уже сказал, что у него ничего не нашли, что его жизни ничего не угрожает, но ведь боли есть. И ему не помогают таблетки. Вернее, помогают, но не все. Большинство из них не действуют, а те, которые дают эффект, выписывают только по рецепту и они тоже вызывают привыкание.

— Тебя выписывают. Они больше не будут обследовать? Или ты переводишься в другую клинику?

— Врачу, который поставит мне диагноз, не нужны обследования, — поясняет Макар. — Мне нужна помощь психотерапевта.

Я несколько раз недоуменно моргаю.

— То есть как…

— Психосоматика, вероятно. Я не специалист, Оля. Я понятия не имею, почему. Боли есть — диагноза нет. Причин не доверять обследованию у меня нет, здесь лучшие врачи, Степан лежит в их же клинике, только в детской.

После его слов повисает пауза. Я не знаю, что сказать, потому что попросту не представляю, как можно придумать боль. Она либо есть, либо ее нет, но у меня никогда подобного не было, а это не означает, что не может быть у других.

— Что с этим делать? В смысле… это лечится?

— Выдали направление к психотерапевту. Лечится, конечно. Только оперировать не смогу.

— Все так плохо?

— Все будет хорошо, — заверяет меня Макар. — Нужно поехать к Степану.

— Я была у него. Езжу каждый день. Врач говорит, показатели стали лучше и стоит ожидать, что вот-вот он придет в себя.

— А Тимофей? Я соскучился.

— Просится к тебе.

— Нужно было взять его.

— Да, стоило.

Мы не говорили о том, что будет после его выздоровления. Вообще это не обсуждали. Я приезжала к Макару каждый день, поддерживала его, потому что чувствовала, что должна быть рядом и потому что не хотела его отпускать. Сейчас все изменилось. Ему больше не угрожает смертельная опасность и мне, вроде как, больше нет необходимости постоянно быть рядом. Только вот… хочется. Как представлю, что мы будем редко видеться — душа не на месте. Это нелогично и глупо, но мне без него плохо. Хуже, чем с ним.