Вы друг друга стоите - Сара Хогл
– Что скажешь? – спрашивает Николас.
– М-м-м. – Я неторопливо проплываю мимо, в кухню, силой мысли обращая его в пыль, чтобы увидеть все без назойливого присутствия за спиной.
Светлая кухня полна воздуха, видны удерживающие потолок балки, не скрытые обшивкой. Медные кастрюльки, сковородки и лейки висят на них, точно китайские колокольчики. В цветочных кашпо взрыв зелени – тоже плющ. Воздух наполняет аромат свежеиспеченного хлеба и чистого, обласканного солнышком белья. Вот где летом можно объедаться ежевикой, наслаждаясь взрывом вкуса на языке. А весной, перегнувшись через раковину, поливать тюльпаны в кашпо на подоконнике.
Здесь есть и кухонная ведьмочка: она что-то варит в котелке на огне и раскладывает пучки сушеных трав по верхним балкам. Выскобленный деревянный стол окружают стулья из разных комплектов в цветах всех куполов собора Василия Блаженного. По сосновому полу цокают коготки нашей собаки, и от каждой мелочи в этой комнате у тебя радостно на сердце, а губы сами улыбаются.
– Никаких электроприборов нет, – раздается голос Николаса, – но это ничего. – Я перестаю ходить по комнате, и он случайно врезается в меня. – О-ой, прости.
– Не дашь мне побыть одной?
– Ну, ты же ничего не сказала.
– Сейчас я говорю с собой. Оставишь нас на минутку?
Его очередь бормотать «м-м-м». Наконец-то он ныряет в одну (единственную!) ванную. Краткая передышка.
В большой комнате рядом с гостиной, которую я про себя называю «малой гостиной», три высоких, великолепных окна, выходящих на лес за домом. Лужайка довольно резко идет вниз, открывая великолепный вид на пруд с длинным причалом. Отсюда лучше всего смотреть на звезды. Отводишь в стороны роскошные бархатные шторы, и вот он, серп луны, мерцает над лесом, искрами рассыпаясь в отражении. Именно здесь ставишь рождественскую елку и семейного щелкунчика на каминную полку, а обои цвета полуночи мерцают серебристыми звездочками и березами. Стоит разжечь огонь, как все превращается в золото.
Копия часов Центрального вокзала установлена у последней балясины лестницы. Прямо перед входом в гостиную или ночью, когда ты пробираешься по сонному дому к креслу-качалке, стоящему на толстом ковре, слышно, как на светящемся циферблате тихонько тикают стрелки. И во всем мире больше не слышно ни звука, кроме этого тиканья, мелодичного похрапывания твоей второй половинки наверху, сонного ворочания ваших детишек да перешептывания веток в лесу.
Он.
Просто.
Волшебный.
Эти картины столь явно предстают перед глазами, что мне очень хочется их пережить. Ужасно хочется.
Николас входит в комнату, когда я мысленно расставляю свечи с ароматом перечной мяты и прикидываю, куда буду прятать заначку сахарных печений; звук его голоса выдергивает меня из уютного мирка.
– Устрою здесь свой кабинет. – Он кладет ладонь на оконную раму. – А прямо тут поставлю большой телевизор, так что можно будет работать и смотреть футбол.
Щелкунчики из моей фантазии падают с каминной полки прямо в огонь.
– Уф.
– Что? – тут же поворачивается он, затем вслед за мной переводит взгляд на каминную полку. – Ты не любишь камины? Я подумал, он понравится тебе больше всего. Есть и воздушное отопление, необязательно всегда зажигать огонь.
– С каминами все в порядке, – вкрадчиво отвечаю я и удивляюсь, как у меня не вырос нос, как у Пиноккио. Камины я обожаю больше, чем кровных родственников. Мне хочется повесить по обе стороны рождественские носки с человеческий рост, а рядом два поменьше, с детский. Хочется купить свечей с искусственным пламенем и три часа кропотливо расставлять их под страдальческим взглядом Николаса.
Он изучает мое лицо, и что бы он там ни заметил, почему-то смягчается.
– Пойдем на второй этаж?
– Как скажешь.
Наверху три спальни, примерно одного размера и планировки. Простые стены, деревянные полы. Комната в центре немного у́же других, и в голове лампочкой зажигается понимание, которое я не успеваю прогнать: «детская».
Никогда не прощу себе эту мысль.
– Которая моя? – спрашиваю я, главным образом чтобы позлить его. Он уже видел дом раньше, так что теперь смотрит не на обстановку, а во все глаза следит за моей реакцией. Вот почему я сдерживаюсь изо всех сил: нельзя показать, как сильно мне понравилось это место. Когда я вхожу в комнату, она кажется хорошей, обычной. А выхожу уже из лучшей комнаты, которую когда-либо видела. Как я переживу, когда в итоге мне все же придется уйти? Все это время я как полная дура жила в белой съемной коробке.
– Выбирай.
По его тону непонятно, согласен ли он на отдельные спальни или нет. Я не ночевала в нашей кровати с того момента, как он бросил монетку, и не собираюсь ничего менять. Не знаю, что было бы хуже: спать с ним, когда я так стараюсь его оттолкнуть, или попробовать предложить что-то большее и услышать отказ, потому что он пытается оттолкнуть меня. Конечный план Николаса для меня все еще загадка. Слишком запутанная стратегия.
– У таких домов множество историй. У него должно быть имя.
– Называй, – с сияющими глазами предлагает он.
Черепица на крыше трясется, будто мы в самом центре торнадо. Как далеко от этого все, что мы пережили вместе как пара. Мне не должно это нравиться. Мы призраки Хитклиффа и Кэтрин, запертые в дебрях Морриса.
– «Стихийное бедствие», – выпаливаю я.
Улыбка сползает с его лица.
– Я не буду жить в доме с таким именем, плохая примета.
– Приятель, она уже сработала.
Он вдыхает через нос – это у него от Гарольда. Раньше я считала эти его привычки милыми, пока не увидела полный шаблон, с которого их скопировали. Манера Николаса отставлять стакан на семь сантиметров вправо от обеденной тарелки кажется восхитительно эксцентричной, пока не видишь, как это делает его мать. Знакомство с Деборой уничтожило столько всего, что мне нравилось в ее сыне.
– Завтра приедет грузовик.
– Завтра?
– Точно. – Какой довольный вид.
Может, он меня проверяет? Пытается
