Собственность мажора (СИ) - Зайцева Кристина

Хихикаю.

Это ужасный звук!

Переведя на экран полупьяные глаза, пытаюсь вникнуть в суть происходящего.

В «нашем» любимом кинотеатре как всегда почти никого.

Я никогда не садилась на второй ряд, но Барков предложил попробовать, и мне понравилось. В этом и правда что-то есть. Другой угол зрения, странный но… интересный…

«Я люблю тебя», — эти слова висят на кончике языка, но страшнее всего для меня не услышать тех же слов в ответ.

Хотя нет. Есть кое-что пострашнее. Например, сейчас проснуться.

Его губы прижимаются к моему лбу. Жмурюсь.

Он такой… заботливый. Такой нежный…

На пол перед экраном падает желтая полоска света. Нарушая тишину, в помещение вваливается толпа из пяти парней. Они шумят и топают, как лошади. Гогоча швыряют друг в друга попкорн, и я отчетливо вижу среди них перспективного футболиста Артема Тракторовича.

Тело Ника подо мной напрягается. Его напряжение мгновенно передается мне. Подняв с его плеча голову, заглядываю в лицо.

Между светлый бровей залегла складка, точёная челюсть сжата. Повернув голову, следит за тем, что происходит в проходе.

Меня посещают все возможные плохие предчувствия, когда эта невоспитанная гурьба занимает третий ряд. Прямо над нами с Никитой.

— Че за древность, е-мое! — гнездится в кресле один из этих придурков.

— Древность — это ты, Лютый. Это раритет.

Снова гогот.

Никита выпрямляется, глядя перед собой.

Мне тоже приходится сесть ровно. Бросив взгляд поверх его плеча, ловлю на себе взгляд Артема. Я не вижу его глаз, но я… просто не сомневаюсь, куда он смотрит.

Сползя в кресле и сложив на животе руки, он откидывает голову на кресло.

Наше первое и единственное свидание прошло здесь же. Барков притащился на свой второй ряд, и я все полтора часа не могла решить, куда же мне, черт побери, смотреть — на экран или на его растрепанный затылок.

Это было как будто в прошлом веке.

Никита вдруг поворачивает голову и, перекрикивая фильм, обращается к вновь прибывшим:

— Заткнитесь! Вы здесь не одни.

С верхних рядом летят слова поддержки. Настороженно смотрю на Колесова, ведь эти придурки его друзья, и как бы не прошло наше с ним свидание, существуют элементарные нормы морали и этики, если конечно ты не какой-нибудь гопник.

— А я тупой, не заметил, — гогочет один из этих уродов.

— Блин, заткнись, а то мешаешь, — гогочет второй.

Обмериваясь своими тупыми шутками, они продолжают голдеть, и мне вдруг на секунду кажется, что они не совсем трезвые.

— Дебилы, закройте пасти! — рычит Никита.

— Ник, давай уйдём, — прошу я, перебираясь на соседнее кресло, чтобы забрать свою куртку.

Сердце грохочет в груди.

Мне на колени падает попкорн. И в волосы тоже. Обернувшись, я вижу, как один из футболистов Трактора загребает в своем ведре еще одну горсть и бросает мне в лицо.

О… нет…

Все происходит так быстро, что я не успеваю опомниться.

Вскочив на ноги, Барков выбрасывает вперед руки и хватает моего «обидчика» за полы расстегнутой куртки. А потом его кулак встречается с челюстью этого деграданта.

Закрыв руками рот, я вскрикиваю.

Ник получает ответ сразу.

Его голова дергается. Тряхнув ею, отводит назад, а потом впечатывается лбом в нос парня.

Я начинаю кричать по-настоящему.

В секунду все это превращается в какое-то месиво. Эти пьяные обезьяны набрасываются на него все разом. Я вижу, как трещит по швам его футболка. Как на его рёбра приземляются чужие кулаки.

Кричу, не видя ничего из-за слез.

— Отвалите от него… — хриплю, не зная что мне делать.

От грохота сердца и страха у меня трясутся колени. Я никогда не видела ничего более пугающего, чем это. Но когда слышу приглушенный стон Баркова где-то в этом месиве, срываюсь с места.

В шиворот моего свитера впиваются чужие пальцы.

В зале загорается свет, экран гаснет.

— Куда?! — рычит Трактор, дергая меня назад. — Дура!

— Отвали! — изворачиваюсь, захлебываясь слезами.

— Я смотрю, с ним ты спешить не боишься, — усмехается, оттолкнув меня назад.

Слышу топот, отпихивая от себя его руки.

— Вы уроды моральные! — кричу, задрав голову и глядя на него.

Его лицо становится ледяной маской.

— Хорошего вечера, — бросает, выскакивая на сиденье и перепрыгивая на соседний ряд.

Его дружки, как обезьяны, делают то же самое. Перепрыгивая через сиденья, ломятся к выходу, чуть не сбив с ног возникшего в проеме контроллера.

Никита сидит на полу между рядами, присыпанный попкорном. Прикрыв руками голову и очень тихий. Его футболка разорвана на плече.

— Ник… — утираю слезы, падая рядом с ним на колени. — Никита.

Провожу пальцами по его сбитым костяшкам, не зная, чем помочь…

— Не трогай, — говорит он, не двигаясь. — Убери руки.

Сглатываю, прижимая их к груди.

Его голос такой холодный. Светлые волосы всклокоченные. Опустив лоб на согнутые колени, он делает глубокие вдохи и выдохи.

По моим щекам бегут слёзы. Всхлипываю, как будто это меня побили, а не его! Они побили его… целый толпой. Уроды! Мне никогда этого не забыть. Это так страшно, что я всхлипываю опять.

— Сама до дома доберешься? — спрашивает он вдруг, не поднимая головы.

— Я… — не понимаю о чем он. — Да… Никит… дай… посмотрю…

Хочу увидеть, что у него с лицом.

О… мамочки…

Новая порция слез застилает глаза. У него разбита губа и из носа течёт кровь. Опершись рукой о ручку сиденья, он встает и начинает молча двигаться по ряду.

Рука с разорванным плечом придерживает рёбра.

Утерев рукавом нос, я иду за ним.

Контролер пытается меня остановить, но я отмахиваюсь, выбегая в фойе.

На улице мокрые щеки обдает ветром, но я опять начинаю скулить, когда вижу, как Барков садится в свою машину прямо так — в футболке, а потом уезжает, оставив меня одну.

Глава 38

Только сейчас до меня доходит, что на улице опять валит снег. Пушистые снежинки крутятся в воздухе, делая все вокруг волшебным и сказочным.

Для всех, кроме меня!

Обхватив себя руками, задыхаюсь от сдавившего горло комка. Вжимаю голову в плечи, смотря то на заметенный парк, то на пустую стоянку кинотеатра. На мужика с собакой, на фонарь, на снег… Смотрю по сторонам, пытаясь понять куда мне вообще деваться!

Нижняя губа выпячивается, как у ребёнка. А потом я начинаю реветь. Из глаз фонтаном брызгают слезы. Я плачу навзрыд, трясясь и не стесняясь. Плачу, как не плакала, кажется, никогда: громко, захлебываясь воздухом и не зная, куда мне идти, что делать и зачем! От обиды я вою, как побитая.

— Вам помочь? — взволнованно спрашивает какая-то женщина, остановившись рядом.

— Ыыыыы… — трясу головой, переступая с ноги на ногу.

К ней присоединяется девушка в меховой шапке, а потом парень. Потому что я стою тут раздетая и реву, как в последний раз!

Они обступают меня со всех сторон. Смотрю на эти лица, пятясь назад.

— Дать вам телефон?

— Нн… Ннет…

— Тут полиция рядом…

— Нне ннадо поллиции…

Обвожу глазами незнакомую улицу.

Пытаюсь вспомнить, где мой телефон, но в голове ужасная, ужасная бесконечная каша! Потому что он меня бросил. Бросил одну! После всего, что говорил и делал. После всего, что я пережила, пока по его костям лупили все эти кулаки. Бросил меня тут одну… Кто угодно, только не он! Кроме него мне никто не нужен. Мне не нужен никто другой… Эта обида душит! Пячусь и пячусь, чтобы спрятаться от этих людей… Я никогда не вела себя так! Как маленькая, а теперь веду себя так постоянно!

— Давайте подвезу, вам куда?

— Мнне… я… — отступаю, мечась глазами повсюду.

— Что ж ты так… — цокает женщина.

— Я…

— … куртка…

Утираю рукавом свитера нос, наступая ногой в сугроб.

У тротуара останавливается полицейский фургон.

Полицейские идут внутрь, и я уверена, что и ко мне тоже.

Я не хочу! Не хочу этого всего. Кажется, я сломалась!