Любовь длинною в жизнь (ЛП) - Харт Калли

— Клянусь тебе, что я здесь один. Или, по крайней мере, так думал, пока не спустился и не нашел тебя здесь. И для протокола, я ничего не слышу.

Фрайдей поджимает губы.

— Говорят, что люди перестают слышать, когда становятся старше. Мне кажется, что я слышу все больше и больше. — Она с ворчанием кладет в рот очередную порцию хлопьев. — Зашла узнать, не уговорил ли ты ее зайти в тот дом, — бормочет она.

— В соседней? Нет. Да и как я мог? Как могу заставить ее что-нибудь сделать? Ты видела ее вчера вечером. Она не хочет иметь со мной ничего общего.

Фрайдей указывает на меня ложкой, выгибая одну бровь.

— Не будь таким грубым со мной, мальчик. Я видела, как она спешила отсюда сегодня утром, еще до восхода солнца. И знаю, что ты виделся с ней после того, как вы спорили, как дети, у меня дома.

— И все же ты подумала, что у меня наверху есть другая женщина?

Она слегка качает головой.

— Не мое дело, что люди вытворяют. А в наши дни вы, жители Нью-Йорка... Бог знает, что творится в большом городе. То, что неприемлемо здесь, может быть просто прекрасно там.

Спорить о морали двадцать первого века с женщиной, обладающей мышлением восемнадцатого века — бессмысленная и утомительная задача. Я прислоняюсь к спинке стула напротив Фрайдей и сурово смотрю на нее.

— Зачем мне уговаривать Корали пойти в соседний дом, Фрайдей? У нее нет причин это делать. Нет причин заставлять ее чувствовать себя хуже, чем она уже чувствует, просто вернувшись сюда.

— Это важно, — отвечает она. — Она должна смириться с тем, что там произошло, дитя, иначе это будет висеть над ее головой, как меч, до конца ее дней. Она никогда не продвинется вперед.

— Тогда, может, тебе стоит поговорить с ней? Пойти с ней. Я очень сомневаюсь, что она захочет взять меня с собой.

Фрайдей бросает на меня взгляд, который подразумевает, что мой IQ ниже некуда.

— Будь умнее, мальчик. Какой от меня будет толк, если я столкнусь с ее демонами вместе с ней? Он не был моим отцом. Это были не мои отношения. — Она делает паузу. Похоже, взвешивает свои слова, пытаясь решить, что сказать дальше. В конце концов, она говорит. — И это был не мой ребенок, не так ли?

Меня никогда раньше не били током, но думаю, что это было бы очень похоже на это. Каждое мое нервное окончание, даже то, о существовании которого и не подозревал, мгновенно разрывается и выстреливает самым болезненным образом. Я буквально задыхаюсь от ее слов.

— Я... я не думал, что кто-то знает об этом. Не думал, что она рассказала, — шепчу я.

Фрайдей отодвигает миску и встает из-за стола. Она медленно идет ко мне, слегка морщась, как будто это движение причиняет ей боль. Учитывая ее увеличивающийся размер и возраст, вероятно, так и есть. Она останавливается передо мной и кладет свои обветренные руки мне на голые плечи.

— Корали никогда ничего от меня не скрывала, Каллан. Ни разу за все те годы, что я помогала ее растить. Но она никогда не говорила мне об этом.

— Тогда как…

— В этой жизни есть так много вещей, которые могут так глубоко ранить человека, мальчик. Я видела, как эта девушка потеряла свою мать. Видела, как она страдала от рук своего отца. Но когда она покинула Порт-Ройал, казалось, что ее душу начисто вырвали из тела. Для Корали это было самой страшной болью. И только потеря ребенка может сделать это.

Глава 13

Корали

Жизнь.

Прошлое

— Джо знает, что я здесь?

За те шесть месяцев, что тайком пробираюсь в дом Кроссов после наступления темноты, мне ни разу не приходило в голову, что мать Каллана может об этом не знать.

— Ммм, — говорит Каллан, прижимаясь губами к моим волосам. — Твой режим невидимости впечатляет. Но да. Она знает. Я сказал ей. Надеюсь, ты не против.

В то время как большинство мальчиков-подростков делают все, что в их силах, чтобы скрыть что-то от своих родителей, Каллан и его мать имеют уникальные отношения. Наблюдать за ними вместе — это нечто особенное. Их динамика больше похожа на близких друзей, чем на отношения между матерью и сыном. Когда впервые встретила Джо, мне было страшно. Я жутко нервничала. Но когда вошла в их кухню, сцепив руки перед собой, впиваясь ногтями в собственную кожу, она обхватила мое лицо ладонями и сказала: «Такая красивая девочка, ты очень похожа на свою мать. Какой дар!» И я знала, что буду любить ее почти так же сильно, как своего парня.

Она никогда не спрашивала о моем отце.

— Нет. Я не против. И что она думает об этом? — Было бы ужасно, если бы Джо решила, что ей не нравится, когда я на цыпочках пробираюсь в спальню ее семнадцатилетнего сына далеко за полночь. Спать с ним в одной постели, когда он обнимает меня, когда я проваливаюсь в сон, — это единственное, что иногда помогает мне оставаться в здравом уме. Трудно не сказать Каллану правду. Но если бы он узнал, что мой отец причиняет мне боль, он бы сошел с ума. Он не сможет этого вынести, а я не смогу вынести, когда мой отец разорвет его на куски, когда парень придет в дом, чтобы встретиться с ним лицом к лицу.

Конечно, скрыть синяки трудно. Но Каллан был терпелив и ни разу не подталкивал меня. Мне становится все труднее и труднее сдерживаться, когда мы целуемся. Я люблю его больше всего на свете. Когда его руки на мне, под моей одеждой, на моей груди, его пальцы дразнят меня под трусиками, хочу гораздо большего. Хочу отдаться ему целиком. Хочу его больше, чем когда-либо думала, что могу хотеть чего-либо, и все же каждый раз мне удается отстраниться. Я знаю, если бы это зависело от него, мы с Калланом переспали бы еще несколько месяцев назад. Но, как я уже сказала, он терпелив, добр... и, в свою очередь, никогда не видел черных и фиолетовых отпечатков пальцев на моем животе, на моей спине, на моих руках и бедрах.

Мне кажется, что я живу двумя жизнями: жизнью, в которой я беззаботна и легка с Калланом, в школе и после наступления темноты, когда отец уже давно отключился в пьяном угаре, и жизнью, в которой меня бьют и манипулируют, толкают и запугивают, постоянно находясь в ловушке страха, что однажды случится что-то гораздо худшее.

Вздрагиваю от своих мыслей, пробегая пальцами вверх и вниз по груди Каллана, когда лежу, положив голову на него сверху. Он издает довольный, слегка разочарованный звук, но не двигается, чтобы прикоснуться ко мне.

— Я тут подумал, — говорит он.

— Насчет чего?

— О нашем маленьком фотовызове. Не думаю, что мы должны продолжать.

— Видишь. Я же говорила, что мои будут ужасными.

Я съеживаюсь, вспоминая тот факт, что большинство моих изображений были либо полностью черными, либо полностью белыми, либо смазанными в начале. Со временем Каллан помог мне разобраться с освещением, и в первый раз, когда мы проявили одну из моих фотографий, и она вышла четкой, он так громко закричал, что Джо забарабанила в дверь его спальни, беспокоясь, что случилось что-то ужасное.

— Твои фотографии потрясающие, Синяя птица, — шепчет он. — Просто у меня появилась идея получше. А что, если мы не будем проявлять их годами? Мы должны сохранить их до нашей десятой годовщины или что-то в этом роде.

— Вау, — смеюсь я. — А почему ты думаешь, что смогу терпеть тебя десять лет?

Каллан игриво отталкивает меня от себя, приподнимаясь так, что он склоняется надо мной с возмущенным выражением на лице.

— О, я хочу больше десяти лет. Хочу еще много чего. Я растолстею и состарюсь, и у меня будет нелепая прическа, как у мистера Харрисона из биологии, и все еще буду ожидать, что ты будешь фотографировать для меня.

Каллан щекочет меня, и я сворачиваюсь в клубок, пытаясь отбиться от него, не обмочиться и в то же время не стянуть рубашку. Каким-то чудом справляюсь со всеми тремя пунктами.

— Я никогда не смогу быть с парнем, у которого такая прическа, — выдыхаю я.

— Ну, тогда, думаю, мне просто придется купить парик, — усмехается Каллан, когда опускается вниз, его тело нависает надо мной.