Джоанна Кингсли - Любовные прикосновения
– Возможно, ваши цели вполне заслуженно вызвали у него подозрение.
Но Джин не отступил.
– А у вас?
На секунду Кат оказалась во власти испытующего пристального взгляда его темно-карих глаз. Потом она отвела взгляд и попыталась пройти мимо него. Но он вытянул руку, преградив ей путь.
– Вы не можете не знать о том воздействии, какое оказываете на окружающих. Когда-то, вероятно, вы и были настолько наивны, но только не теперь.
Катарина могла бы оттолкнуть Джина, но вместо этого остановилась рядом с ним, глядя прямо перед собой. Он продолжал:
– Вы самая обаятельная женщина в Европе, как назвал вас мой друг Браннок. И я знал, что он прав. Мне не раз доводилось видеть вас на сцене, и я так же пылко предавался мечтам, как и любой другой молодой человек в зрительном зале.
– Перестаньте, пожалуйста! – резко произнесла она и, вырвавшись, прошла мимо него. – Перестаньте, иначе мне придется попросить вас покинуть этот дом!
– Кат, я не собираюсь ничего добиваться силой. Но неужели вы полагаете, что от меня скрылись сложности ваших взаимоотношений с Милошем? Сегодня, когда мы были с ним вдвоем, я не смог удержаться и заговорил о том, какая вы великая актриса, какое сияние исходит от вас на сцене. И ничего не услышал от него в ответ. Милош не выказал ни гордости, ни любви, ни даже гнева на меня за то…
Кат повернулась к Джину. Глаза ее сверкали.
– Как вы смеете предполагать, будто знаете, что он чувствует? – вскипела она. – Вы, американцы… вы пришли сюда и победили этого дьявола. Поэтому считаете себя всесильными! Достаточно действовать быстро, словно удар молнии, и тогда цель достигнута, враг повержен.
Ливингстон покачал головой.
– Вы не враг, – мягко произнес он. – Вы – женщина, которая заслуживает, чтобы ее любили.
– Я была любима! – гордо ответила Кат, а потом поспешно прибавила – Я и сейчас любима! Спокойной ночи, Джин.
Круто повернувшись, она собрала складки своего длинного платья, со свистом рассекая ими воздух позади себя, как учил ее Петрак, когда нужно было с величественным видом уйти со сцены. Но когда Катарина вышла из комнаты и стана подниматься по лестнице, она поняла, что на этот раз ее драматическое искусство было предназначено для того, чтобы убедить не столько публику, сколько саму себя.
Поднявшись наверх, она застала Милоша за маленьким секретером, стоявшим в углу их просторной спальни. Возле кроватей горели ночники, но лампа в углу секретера была погашена. Он не работал, а смотрел в окно на расстилавшиеся перед ним волны полей, серебристо-голубых в сиянии полной луны.
– Ты отказалась так быстро? – спросил он, когда Кат вошла и направилась в свою туалетную комнату.
Она остановилась и посмотрела на него.
– Отказалась?
– Развлекать своего гостя. Думаю, ты могла бы провести с ним гораздо больше времени. Может быть, даже всю ночь.
– Милош…
Он оборвал ее протест.
– Он хочет тебя, Кат. И в этом нет ничего необычного. Мужчины всегда обожали тебя. Я видел глаза тысяч мужчин, полные желания и вожделения. Но тогда это ничуть не беспокоило меня, я не сомневался в том, что ты принадлежишь только мне. Однако сегодня вечером впервые…
Катарина бросилась к нему.
– Я по-прежнему твоя!
Она упала на колени возле его кресла.
– Ты моя судьба!
Милош холодно посмотрел на нее, а потом его взгляд снова обратился к пейзажу за окном.
– Ты давно с ним знакома?
– Я же говорила тебе. Он пришел ко мне в гримерную на прошлой неделе, когда мы давали последний спектакль.
– Во время войны он неоднократно бывал в нашей стране. Иногда неделями жил в Праге. И ты никогда не встречалась с ним прежде?
В его голосе звучали неверие и обвинение.
– Никогда, клянусь! – спокойно ответила Кат.
Как бы ни были несправедливы измышления Милоша, она не могла злиться на него. Ведь Катарина уже столько сил потратила на то, чтобы сохранить верность мужу!
– Раньше ты не лгала мне! – с горечью произнес Милош. – Но когда здесь появился этот американец, я понял, что ты не была полностью честна со мной.
Кат поднялась с коленей и отвернулась, почувствовав себя одновременно виноватой и обиженной.
– Да, я утаила кое-что. Джин хотел привлечь тебя к борьбе против коммунистов. Я надеялась, что это возродит тебя. Мне казалось, что ты мог бы помочь пашей стране, пока не стало слишком поздно.
– Слишком поздно для нас… или для страны? – спросил Милош.
Кат оставила его слова без внимания.
– У американцев есть информация о том, что из полиции скоро удалят всех инакомыслящих. Ты понимаешь, что это значит. Коммунисты смогут подавить любую оппозицию и склонять закон, как им заблагорассудится.
– Но если дело обстоит именно так, то в чем, по мнению мистера Ливингстона, могла бы заключаться моя помощь? – спросил Милош.
Кат взглянула на него в отчаянии.
– Когда-то тебе не нужно было задавать подобный вопрос! Она вошла в туалетную комнату, примыкавшую к спальне, сняла платье и остановилась, обдумывая, что бы надеть на ночь. У нее был большой выбор соблазнительного белья, и она никогда не прекращала свои попытки возбудить Милоша. Но он не отвечал ей. И вот теперь в нем проснулась ревность. Подозрения мужа оскорбили Кат. Однако ревность – это тоже проявление любви. Катарина решила, что вспышка Милоша, возможно, и есть долгожданный симптом пробуждения.
Она накинула тонкий пеньюар и нанесла несколько мазков французских духов, которые купила на черном рынке.
Когда Катарина вернулась в спальню, Милош все по-прежнему сидел на стуле и смотрел через окно на холодную серебристую ночь. Кат подошла к нему, позволив легким дуновениям воздуха распахнуть ее пеньюар.
– Ложись в постель! – сказала она. – Я тебя хочу! Его взгляд все еще был устремлен вдаль, в темноту.
– Если бы я даже и хотел, то все равно ничего не мог бы поделать, – ответил он.
«Для нас или для страны?» Ответ, который прежде остался невысказанным, возник в ее сознании, когда она легла в постель в одиночестве.
Когда Кат на следующее утро спустилась в столовую, горничная вручила ей конверт, адресованный им обоим: ей и Милошу. Внутри лежала сложенная записка, а в ней – визитная карточка Джина с печатью посольства. В записке была выражена признательность за их гостеприимство и извинения за столь ранний отъезд, «обусловленный неожиданными служебными обстоятельствами». Но Кат показалось, что несколько заключительных слов, на первый взгляд довольно невинных, были предназначены только ей: «Если я могу быть чем-нибудь полезен вам, пожалуйста, без колебаний звоните мне в любое время дня и ночи». В свете сделанного им признания его обещание выглядело не чем иным, как завуалированным призывом в его объятия.
