Тарун Дж. Теджпал - Алхимия желания
Как и кулинарии, он учился писать стихи с азов. Все было написано белым стихом. Каждое стихотворение аккуратно занимало одну страницу. На некоторых строчках было только одно слово. Пунктуация появлялась только в конце каждого стихотворения — точка, вопрос или восклицание. Он написал примерно пятьдесят новых стихотворений с тех пор, как я был здесь последний раз, несколько месяцев назад. К счастью, многие были на хинди и пенджабском языке. Остальные я мог пробежать одним взглядом. Самым часто встречаемым словом было «любовь»; потом «сердце», «луна», «кровь», «сумерки», «цветы», «капли росы» и «золотое солнце». У некоторых были длинные названия, вроде «Снежного стихотворения» на потолке. Одно из них называлось «Сердце влюбленного хранится в полях, у текущей реки».
Когда прошло достаточно времени, я закрыл журнал. На обложке было написано: «Амреш Шарма. Стихи и Музыка. Том четвертый».
— Ты зря время не терял. Мне понравилось одно, в котором ты сравниваешь свою любимую с АК-47, который плюется огнем в твое тело и ранит твое сердце.
Он вышел из кухни, сверкая глазами, но прежде, чем он начал спор о стихах, я сообщил, что собираюсь переехать в Дели.
— Зачем? Ты нашел работу? — спросил Амреш.
— Нет, не нашел, — сказал я, — но я собираюсь поискать.
— Почему ты хочешь переехать в Дели? — поинтересовался он.
Теперь его глаза больше не сверкали. Он выглядел обеспокоенным.
— Мне нужна работа. Мне нужно вернуться на работу. Мне нужны деньги, — сказал я.
— Но почему Дели? Почему ты хочешь переехать из Чандигарха в Дели?
— Просто так. Чтобы двигаться дальше, — ответил я.
— Но, босс, ты можешь все это делать и здесь. В этом городе есть все.
Я посмотрел вверх, увидел над дверью кухни надпись черными буквами и внезапно почувствовал усталость. Я хотел поехать домой. Мне не хотелось больше с ним разговаривать. Я не знал, зачем я приехал сюда. Он был хорошим парнем, но у него было полно глупых представлений. Его доброта с наивными глазами действовала словно яд. Она была слепа, когда дело касалось проблем этого мира.
Тем утром, убивая время в поисках собственного места, я не мог себе представить, как странно все для него закончится. Десять лет спустя я узнал, случайно встретившись с общим знакомым, что он умер, повесившись на вентиляторе в той же исписанной каракулями комнате. Не было предсмертной записки, никто не знал причины его самоубийства.
Непереносимый груз морали.
— Мне надо идти. Мне нужно закончить работу, которую мне поручила Физз, — сказал я.
Конечно, он не отпустил меня, пока я не съел жареного риса, но разговор шел уже о Пенджабе. Мы говорили о друзьях в полиции, о боевых группах, гадая, какая из них одержит верх.
Я думал, что это будут Военные силы Кхалистани, а он — что Баббар Кхалса. «У них есть опыт в обращении с бомбами, это дает им преимущество», — объяснил Амреш. Я ушел, когда доел. Жареный рис был совсем неплохим, и мы ели его с большими кусочками соуса киссана.
Он упаковал обед в пластиковую коробку, чтобы я мог взять его с собой.
―Мне нужно одобрение Физз, не твое, — сказал он, сверкая глазами.
Я читал, свернувшись на кресле, когда вечером позвонил Амреш.
— Физз понравился рис. Давай позову ее, — предложил я.
— Нет, я звоню тебе насчет работы в Дели.
Наш благодетель пришел вечером в пресс-клуб, чтобы послушать сплетни. У него была пара предложений. Одно — в старой газете, которая расширялась, а другое ― в новой современной газете, которая искала новые пути. Амреш зашел так далеко, что взял контактные номера телефонов и записал имена. Если я действительно хотел покинуть спокойный Чандигарх и отправиться в огромный мегаполис, он собирался меня устроить там. Все, что мне нужно было сделать, — это взять телефон и позвонить.
―Между прочим, мне понравилось одно стихотворение, про тело любовника, похожее на лунный свет, в котором можно греться, но которого никогда нельзя коснуться, — сказал я.
И отдал телефон Физз, прежде чем он смог ответить.
На следующее утро я отправился на рынок и позвонил в Дели. Мне пришлось возвращаться несколько раз, прежде чем я смог поговорить с нужными помощниками редакторов. Они говорили отрывисто. Пришлите ваши записи. Приезжайте и поокажите.
Дна дня спустя, в субботу утром, на рассвете, я сел в автобус, идущий до Дели. Физз тоже поехала. Это было похоже на нас. Мы ненавидели быть порознь. Было темно и холодно, у нас были места сзади и большая коричневая шаль. Нас охватила радость от нового путешествия, наши руки гуляли по коленям друг друга, вознося нас на головокружительные пики наслаждения. Часы летели, словно безумный автобус по пенджабским дорогам.
Путешествие помогло нам. Нам хорошо было вместе. Мы могли растянуть нашу жизнь и мир на кончиках наших двигающихся пальцев. Я ласково путешествовал по ее скользкому телу, и каждый раз, как я касался места, доставляющего ей радость, она закрывала глаза и билась в конвульсиях. Тогда мы держались за руки. И мы никогда не были более счастливыми.
Мы провели день в Дели, как туристы, переезжая на местных автобусах, перекусывая в придорожных забегаловках, ожидая в офисах снаружи. Встречи прошли хорошо. Между ними мы отправились на фильм в «Регал» на Коннаут Плэйс. Это бьи плохой фильм на хинди. Зал был пустой. Но нас все волновало. Мы занимались новыми делами. Мы были вместе. Мы были счастливы.
Мое резюме выглядело хорошо. Но мое видимое отсутствие амбиций смущало редакторов.
Я был репортером, который не искал работы репортера. Это было очень необычно. В то время, в восьмидесятые, целью молодых журналистов было стать репортером. Быть репортером значило быть журналистом — с этим было связано количество строк, путешествия, связи, слава, продвижение по карьерной лестнице, деньги. Но я искал работу редактора. Это место было ниже помощника редактора, внизу карьерной лестницы. Я не хотел нести никакой ответственности. Я не хотел ничего, что могло бы занять мой разум и отнять время.
Я обдумал это — в те долгие дни после гибели «Наследников», когда Физз была в школе и моя жизнь снова стала свободной. Я был уверен, что не хочу снова работать репортером. Я не хотел больше разговаривать со скучными политиканами, бесполезными бюрократами, готовыми стрелять по любому поводу полицейскими. Я не хотел больше писать репортажи о новостях, сообщающих, кто сказал, кому и о чем. Любой мог заниматься этим, и все так и поступали. Я не хотел больше сочинять истории, фальшиво описывающие атмосферу и краски мира. Я не хотел придумывать новые имена рикш и хозяев магазинов, в чьи уста я мог вложить слова, которые придумал сам.
