Джоанна Кингслей - Сокровища
Он не чувствовал жалости к Витторио. Глупость и жажда власти ему подобных поставили Италию на колени. Прокладывая себе путь по разрушенным улицам и напрямик через все еще тлеющие остатки домов, Стефано по-прежнему горел жаждой мести. Дом, где была квартира Витторио на площади Ментана, чудом уцелел. Даже окна не повреждены, хотя подъезд был открыт, двери болтались на петлях, будто по ним сильно колотили. Неужели разъяренная толпа явилась за Витторио, думал Стефано, лишив его собственного сладостного возмездия?
Он взбежал по вьющейся мраморной лестнице, перепрыгивая через две-три ступеньки. Дверь в квартиру была тоже открыта. Он промчался по пустым комнатам. В шкафах по-прежнему висела одежда, аккуратно отутюженные костюмы Витторио, а рядом с ними вычурные туалеты и меховое пальто его жены — дочери палача. Кухонные шкафы были битком забиты, на плите стояло тушеное мясо, огонь под ним был погашен. Стол накрыт, его украшала ваза с увядающими цветами.
Отъезд явно был внезапным, но, судя по отсутствию беспорядка, ненасильственный. Витторио и Гретхен улизнули.
Он начал методично обшаривать фешенебельную квартиру из конца в конец, в каждом углу, под каждым предметом обстановки. Он выдвигал ящики, взламывал половицы, вынимал набивку из мебели и проверял подкладку у всей одежды.
Несмотря на то, что Витторио поспешно обратился в бегство и вынужден был пуститься в путь налегке, ключ к его доле богатства Коломбы он взял с собой. Его половина флакона исчезла.
Стефано вышел из квартиры, уже мысленно обшаривая карту Европы. Где ему искать Витторио? Неужели коллаборационист убежал в Германию вместе с женой и ее папашей? Или проскользнули через границу в нейтральную Швейцарию?
Или толпа антифашистов догнала их по дороге и убила? Стефано не знал. И нужно ли ему было знать? Если Витторио жив, он не откажется от своей доли наследства. Как только война закончится, думал Стефано, а может и раньше, Витторио явится к нему, чтобы они соединили флакон и потребовали драгоценности из надежного хранилища в Швейцарии.
У Стефано не было больше желания сражаться, и он знал, что битва все равно скоро будет выиграна. Вместо того, чтобы присоединиться к партизанам, он остался в Милане, работая на расчистке развалин после бомбежек.
В апреле сорок пятого последние немцы и Муссолини наконец были выбиты из их цитадели в Апеннинах. Пойманный партизанами при попытке ускользнуть из Италии, переодевшись женщиной, дуче был застрелен вместе с Карлой Петаччи, его любовницей. Их тела привезли в Милан и повесили на поругание толпы.
Стефано пошел туда. Он хотел увидеть этого человека, который уничтожил нацию и принес столько боли, смерти и беспредельного отчаяния.
Но когда его взору предстали тела, болтающиеся на виселице с опущенными, как у забитого скота, головами, их вид не доставил ему удовольствия. Он насмотрелся достаточно на смерть, этого хватит на всю жизнь. Теперь, глядя на изуродованные тела, Стефано пришло в голову, что враги дуче действовали не менее варварски, чем он и нацисты, заключив союз с дьяволом.
Он повернулся и пошел прочь от отвратительного зрелища, опустив руку в карман пиджака, который он всегда носил. Деревенский пиджак из грубой шерсти, сшитый для него Марицей. Он попросил ее специально сделать один глубокий карман, спрятанный в особом клапане за подкладкой. Она никогда не спрашивала его, зачем, а он не сказал, решив, что сохранит флакон и покажет ей по особому случаю, в их брачную ночь.
Сейчас сквозь подкладку он сжал предмет, спрятанный в кармане. Всю войну он носил свою половину флакона Коломбы, завернутую в шерсть ягненка. Он выжил, считал Стефано, благодаря силе того счастливого талисмана. По той же самой суеверной логике Стефано решил, что Витторио тоже должен быть жив. Его не оставляла мысль, что, если бы Коломба не отдала флакон, судьба, оберегающая ее всю жизнь от зла, не оставила бы ее и в конце.
Когда его палец коснулся флакона, Стефано молча поклялся. Как бы трудно ни было ему, он и Витторио должны вместе заявить свои права на наследство. В конце концов такова была воля их матери.
Прошел уже год после окончания войны, когда Стефано начал понимать, как глуп он был, строя свои планы только на суеверии. Да, в военное время естественно и простительно держаться за нелогичные понятия, то, что поддерживало изо дня в день. Поэтому он верил, что остался жив благодаря счастливому талисману. Верил также, что и Витторио, должно быть, жив и придет к нему.
Но время шло, а Витторио не объявлялся. Стефано начал сомневаться, выжил ли он. Он искал его в фашистских партийных документах, когда они стали доступны, проверял списки, составленные союзническими властями, касающиеся скрывшихся коллаборационистов и военных преступников, но не мог отыскать следа ни Витторио Д’Анджели, ни Рудольфа Коппвельдта. Единственное открытие, которое он сделал, было то, что Карло Бранкузи умер в одной из тюрем Муссолини.
В качестве подопечного Бранкузи Стефано получил право просмотреть любые документы своего опекуна, которые будут обнаружены. Он нашел письмо, написанное почерком Бранкузи, в котором говорилось, что адвокат соглашается взять на себя юридическую ответственность за сыновей Пьетры Манзи, а с ним еще свидетельства о крещении его самого и Витторио. Однако ключа к тайне, кто были их отцы, Стефано не нашел. Когда-нибудь, подумал он, ему, может быть, они пригодятся, поэтому он взял их.
После войны он вел уединенный образ жизни, не в состоянии получать удовольствие от женского общества, хотя было много желающих разбудить его желание. Он не смог отыскать спасительную нишу в повседневном мире, поэтому брался за случайную работу, а когда накапливалось немного денег, отправлялся в горы, где была похоронена его любимая, как призрак бродил по опустевшим домам деревни, где ему все еще слышался ее смех, и пытался писать стихи.
Вдохновение, однако, не приходило, и Стефано всегда возвращался в Милан с надеждой, что Витторио объявится и что наследство Коломбы спасет его от серости жизни.
Наконец он решил, что ждать больше нет смысла.
Сентябрьским днем 1947 года Стефано не торопясь шел по Рю дю Рон в Женеве, наслаждаясь неожиданно мягкой погодой и бесхитростным удовольствием, которое он получал, идя по улице в стране, не разрушенной войной. В Женеве не было разбомбленных зданий, не было уличных мальчишек, выпрашивающих шоколад и сигареты у американских солдат, которыми все еще кишела большая часть Европы, не было сифилитических девушек, торгующих своим телом на углах улиц за несколько лир, чтобы накормить свои семьи. Господствующее ощущение порядка и нормального хода жизни внушило ему чувство оптимизма.
