Мария Нуровская - Танго втроем

Ведь это мой стиль, я тебя создал, и поэтому ты должна меня любить…

Наверное, я бы не приняла этих слов на свой счет, если бы Эльжбета не рассказала мне о той супружеской паре. И о том, что побывала с Зигмундом в этом уже несуществующем доме, у давно умершего писателя и его жены… Актеры ушли со сцены, декорации сгорели. Конец фильма. Само время закрыло их дело. Но мое еще было открыто, точнее, наше с Зигмундом. У нас была такая же разница в возрасте, как у них. И похожие мысли Зигмунда обо мне – ты должна меня любить, потому что это я создал тебя. «Ведь это мой стиль…» – он никогда такого не писал, но, скорее всего, так думал. А подумал ли он о цене, которую нам придется заплатить? Быть может, я уже плачу…

Я требовала от нее слишком многого. Старалась убедить, что необходимо преодолевать собственную слабость. А сама что? Моя жизнь распадается на кусочки, и не из-за тяжелых травм, полученных в автомобильной аварии, а скорее потому, что я не в состоянии внутренне собраться, прийти к гармонии с самой собой. Уцепилась за одну-единственную мысль: вот придет она ко мне, и все мои проблемы сами собой решатся. И что мое «Быть или не быть?», как стрелка компаса, отклонится в сторону «быть»…

Каким же потрясением был для меня тот момент, когда я заметила свет в ее окне… По накалу эмоций это было сродни выигрышу в лотерею. Я так резко затормозила, что моя машина чуть ли не встала на дыбы, и вот уже несусь в сторону калитки. Но в ответ на мой звонок никто не открыл калитку, а свет в окне на первом этаже потух, но так и не зажегся ни в одном из окон второго этажа. Спрятавшись за угол, я ждала. Из дома никто не выходил. А ведь внутри кто-то был.

Наутро, ни свет ни заря, я опять приехала к ее дому, но вела себя более осмотрительно. Машину припарковала в соседнем переулке и затаилась за углом, под защитой фонарного столба. Примерно через час я увидела, как она выходит из дома. Эльжбета была одета во все черное, платок, туго завязанный под подбородком, тоже был черным, на лице были такие же очки. Эти очки мне были уже знакомы. Сохраняя дистанцию, я ринулась за ней и с удивлением проследила, как она вошла в костел. Переждав немного, я тоже зашла в костел. Спустя какое-то время, поискав ее глазами, заметила, что она стоит возле исповедальни. Неужели пришла на исповедь? В голове сами собой всплыли слова: «Всю жизнь грешила, мой отец. Была великой блудницей, лгала, много лет была актрисой и всех прельщала…» Я была чуть ли не в полной уверенности, что в тот момент она произносила именно эти слова. Ну конечно, не явилась на премьеру, потому что ей это стало не нужно. У нее был свой театр, а со Зрителем в этом театре не шла ни в какое сравнение вся публика целого мира… Я смотрела, как она причащается, молится, потом встает с колен и идет к выходу. Из костела я выскочила первой и стояла на площади чуть в отдалении. Площадь была пустынна, она не могла меня не заметить. Эльжбета чуть помедлила на верхней ступеньке.

– Ты все никак не оставишь меня в покое? – враждебно спросила она.

Я молча покрутила головой. Эльжбета спустилась и зашагала по тротуару. Я засеменила рядом с ней.

– Тебе обязательно надо знать, почему я не пришла на премьеру?

– Уже нет, – коротко бросила я.

Она повернула ко мне голову, но ее глаз мне не было видно – их скрывали очки.

– Чего же ты хочешь от меня?

– Произошло что-то такое… Я утратила способность играть… Мне трудно выстраивать новую роль, потому что я не сыграла Арманду с тобой… Она не дает мне покоя…

– Да ведь премьера состоялась.

– Только я в ней не участвовала.

– Как это?

– Прочитала свой текст, и все. Но роль не сыграла. И… боюсь соглашаться на новую. Играю в повторных спектаклях и умираю от страха перед новой ролью… Об этом пока еще никто не знает… кроме меня и – теперь – тебя…

Она снова посмотрела на меня, и я опять не увидела ее глаз.

– Кто копает яму другому, сам в нее попадет, – сурово сказала она.

– Никому я не собиралась копать яму.

– Неужели? Ты в этом уверена? Ну да, заявилась ко мне по доброте душевной, а я по доброте душевной тебя приняла?

Она ускорила шаг, а я, стараясь не отстать, чуть ли не бежала за ней.

– Я только за себя могу говорить.

– Ага, и сердечко у тебя доброе?

– Думаю, да.

Она резко остановилась посреди тротуара, обернулась ко мне и сняла черные очки. У нее было злое, напряженное лицо, которое я почти не узнавала.

– Ты так ничего и не поняла?! Что нельзя являться к брошенной жене, с мужем которой ты спишь в одной постели?! Я впустила тебя, потому что мне было интересно посмотреть на ту, которую он каждую ночь обнимает. Даже согласилась выйти на сцену, и все ради того, чтоб полюбоваться на вас обоих… но ничего нового не увидела. Честное слово, ничего нового! Я все это проходила! Все повторяется, только тебе сейчас двадцать с чем-то, а мне тогда было поменьше… Мне противно до тошноты, когда думаю о вас, о себе, о себе с ним… Я теперь другая…

«Да, другая, – подумала я, – теперь ты Мадлена, которая ходит в костел, потому что „видит дьявола и боится его“».

– Ты что на меня так смотришь? – спросила она подозрительно.

– Ты ведь хотела, чтобы репетиции не кончались… чтобы они продолжались… Ты присвоила себе роль Мадлены, отождествила себя с ней… В чьих грехах ты признавалась сегодня исповеднику?

– Но-но, полегче, – зашипела она. – Не забывай, что один раз ты уже схлопотала от меня по лицу.

– Можешь снова меня ударить, – сказала я с равнодушным видом.

Она пристально взглянула на меня, потом надела очки и пошла вперед, но уже не таким быстрым шагом. Мы шагали рядом, на сей раз в полном молчании, пока не добрались до ее дома. У калитки она приостановилась, как будто в сомнениях.

– Ну, входи уже, – наконец сказала она со вздохом. Все повторилось, как в последний раз: Эльжбета внесла поднос, на котором стояли две чашки и сахарница. Мы с ней снова пили чай, но после всего случившегося уже не были прежними. Не знаю, что она думала обо мне. А я размышляла о том, что, придя к ней в тот, первый раз, я совершила страшную ошибку. Поманила ее миражом, который мог оказаться опасным для человека, увязшего в жизненной пустоте. Теперь у нас с ней возникла одна и та же проблема: я всячески старалась избавиться от этого призрака, а она – остаться с ним как можно дольше, но и в моем, и в ее случае в этом было что-то противоестественное, болезненное.

Я беспомощно оглянулась на девочку с белой голубкой, изображенную на картине, будто искала у нее поддержки. Потом собралась с силами, чтобы задать Эльжбете давно мучивший меня вопрос:

– Ты не пришла на премьеру, потому что прочитала в журнале то интервью?