Даниэла Стил - Только с тобой
– Я знаю.
Они вышли во двор. Майк завел машину, и вдвоем с Конни они снова отправились в церковь, чтобы передать церковным служащим одежду для отправлявшегося в последний путь старшего сына.
Глава 9
Похороны Кевина О’Хара для каждого стали испытанием. Взрослые слушали службу с безмолвным ужасом и одновременно с потаенным облегчением от того, что хоронили не их собственного ребенка. Друзья Кевина казались мрачными и замкнутыми, они вспоминали моменты прошлого, почему-то только хорошие и теплые, и впервые задумывались над скоротечностью человеческой жизни. Младшее поколение, в слезах, и вовсе сидело потерянное.
Майк, Конни и Шон занимали скамью в первом ряду. У всех троих был такой вид, словно их громом поразило. Почти напротив них стоял закрытый гроб, на который Конни смотрела не отрываясь, а Майк с Шоном старались не глядеть.
Каждому присутствующему казалось, что все происходящее – какой-то фарс, дикий спектакль в театре абсурда, главная цель которого – предупредить жалких людишек о том, сколь хрупко и бренно человеческое тело. Да, Кевин не раз оступался, да, он частенько ходил по лезвию ножа, да, он испытывал судьбу на прочность, да-да-да… но смерть? Разве заслуживал он смерти? Разве так сильно заигрался, чтобы заплатить столь высокую цену? Чудовищную, страшную цену? Его смерть как бы говорила каждому присутствующему: будь осторожен, не считай себя неуязвимым, ибо оступиться может каждый. И кто виновен в случившемся? Есть ли виновный там, где речь идет о смерти? Кого считать ответственным? Родителей? Слепой рок? Окружение? Какие знаки упустили его близкие? Как не услышали неотвратимые шаги опасности? И почему именно Кевин лежит сейчас, навеки упокоившийся, под деревянной крышкой гроба? Почему он, а не кто-то другой? Разве другие не рисковали? Разве не переступали черту? Чем заслужил именно он столь страшную кару?
Вопросам без ответа не было конца.
Конни, сидевшая в первом ряду, задавала их себе снова и снова, не в силах понять, есть ли в случившемся ее вина. Кевин, ее любимый мальчик, ее плоть и кровь, уходил прочь, и агония, терзавшая ее каждую секунду, была столь же мучительной, сколь и неизбывной. Казалось, ее сердце секунду за секундой стискивает невидимая когтистая лапа и оно вот-вот рассыплется в прах, да только все никак не рассыпается, делая муку бесконечной.
В полузабытьи Конни вышла из церкви вслед за мужем, младшим сыном и друзьями Кевина, которые несли на плечах гроб. Последнее ложе Кевина погрузили в катафалк, чтобы отвезти на кладбище и опустить в черную яму.
Конни смотрела, как комья земли летят на деревянную крышку, и ей казалось, что это она сама мелкими комьями осыпается в яму вслед за погибшим сыном, чтобы навеки упокоиться вместе с ним. Она бы бросилась вниз, но отдаленная мысль о том, что нельзя бросать Майка и Шона, удерживала ее от безрассудного поступка. Она должна была собрать все силы ради них, таких беззащитных и потерянных. Это был ее долг, хотя часть ее плоти, кусок ее собственного тела засыпали сейчас навеки землей. Это она погибла в грязной подворотне, не поделив с дилером товар. И какая разница, кто прав и кто виноват, какая разница, нарушал Кевин закон или нет, – он был ее сыном, ее кровинушкой, и это было выше всех людских законов. Кем был тот человек, что застрелил Кевина? Имело ли это вообще хоть какое-нибудь значение? Ничто не могло вернуть Конни ее любимого сына…
Гроб был обтянут белым атласом. Таким белым по сравнению с черной землей! Он должен был стать последним прибежищем Кевина, его домом и крепостью, и Конни страшила мысль, что ее сын останется под землей совсем один на ночь, а потом еще на одну и еще на одну… Она едва слышала слова священника, раскачиваясь на краю могилы, словно завороженная…
Мэрилин провожала друзей до ресторана. Поминки устраивали в заведении Майка, где все было украшено цветами, словно это был праздник. Только это был не праздник. Это было прощание с Кевином О’Хара.
Конни почти не помнила, как все прошло. Она с трудом различала лица. Самым отчетливым образом были большие фотографии Кевина, которые всюду расставила Мэрилин. На некоторых он улыбался, где-то грустил или просто был серьезен. О чем говорили, что ели и пили, Конни не помнила вовсе.
Потом они оказались дома. Шон и Майк сидели в кабинете на стульях и молчали. У них был потерянный вид, как у жертв какой-нибудь чудовищной катастрофы. Друзья Шона, остальные члены «Большой пятерки», остались после поминок, поднялись в комнату Шона и закрылись там. Их родители – Конни и Майк, Мэрилин и Джек, Джуди и Адам – остались в гостиной, не зная, что говорить. Да и что тут скажешь? «Нам очень жаль»? «Бедняжка Кевин! Мы понимаем, как вам сейчас трудно»? Все это были просто слова, набор звуков, не более того. Разве можно понять, как чувствует себя человек, только что похоронивший взрослого сына? Сына, которого он растил столько лет, видел, как он меняется и становится личностью, выбирает свой путь и вдруг – внезапно! – делает шаг в пропасть!
Конни растерянно смотрела на фотографии и порой поднимала голову, словно ожидая, что на втором этаже хлопнет дверь и ее сын, живой и невредимый, спустится по лестнице.
Увы, этому больше не бывать. Спальня Кевина навеки потеряла хозяина. Вещи, еще хранившие его запах, погибнут в шкафах и чемоданах, задохнутся от пыли, истлеют на плечиках. Конни знала, что не найдет в себе сил отдать одежду сына в приют или приходскую школу. Она смотрела на мужа и видела, как резко постарело его лицо, как он осунулся, каким измученным выглядит.
– Вам обоим надо отдохнуть, – негромко сказала Мэрилин. Конни не спала с того самого момента, как узнала трагическую новость. – И поесть. – Люди Джека оставили в холодильнике еду с поминального обеда, чтобы несчастные родители погибшего могли перекусить.
Конни послушно кивнула, хотя с трудом могла представить, что съест хотя бы крошку. Она осунулась и явно сбросила пару килограммов за какие-то сутки, потому что одежда висела на ней мешком.
Мэрилин и Джек уехали только вечером. Джуди и Адам попрощались чуть раньше. Только «Большая пятерка» не собиралась расходиться. Ребята поиграли в приставку, чтобы отвлечь Шона от тяжелых мыслей, затем Билли достал из рюкзака плоскую фляжку и открутил крышку. Запахло бурбоном, который он отлил из большой бутылки, стоявшей в баре у отца. Гэбби и Иззи сделали по крохотному глотку, мальчишки отхлебывали несколько раз, передавая фляжку по кругу, пока бурбон не закончился.
– Вряд ли это притупит боль, – заметила Изабелла, устами которой всегда говорил здравый смысл. – Скорее обострит.
