Кэтрин Харви - Звезды
– Мне неудобно, что женщина занимается этим, – сказал он с ноткой грусти.
– Мистер Смит, – ответила Джудит, – годами женщины ходят к гинекологам-мужчинам. Вы, наверное, удивились бы, если бы они начали жаловаться на это.
– Это другое.
– Почему?
Он посмотрел на нее внимательно.
– Вы – настоящий доктор?
Она улыбнулась:
– Конечно. Что за вопрос?
– По своему опыту, а он у меня большой, я знаю, что настоящие доктора не работают в подобных местах. Врачи на пароходах, совершающих круизы, например. Разве они могли бы работать врачами в обычной жизни?
– Видите ли, – сказала она, – в данный момент я здесь единственный врач, настоящий или нет. – Она помолчала, потом добавила: – Я была замужем четырнадцать лет. Это поможет?
Джудит попросила Зоуи выйти из комнаты, затем поставила саквояж на пол и отодвинула одеяло мистера Смита, открыв живот до пупка. Осматривая бинты, опоясывающие его таз обручем, она объяснила, что ищет, нет ли внутреннего кровотечения и признаков инфекции. Все это время Смит смотрел в окно, за которым медленно падали снежинки. Он видел силуэт леса на горах на фоне темного неба. Он так хотел избавиться от боли, но чувствовал смущение. «Я обещаю вам, – говорил ему доктор Ньютон перед операцией, – что вы выйдете отсюда с животом, как у молодого человека.
– Какая пытка, – сказал он теперь со вздохом, – и все это во имя тщеславия.
Джудит ободряюще улыбнулась.
– Все выглядит в порядке, – сказала она, закрывая его одеялом. – Я дам вам болеутоляющее. Если вы почувствуете какой-либо дискомфорт, тотчас вызовите сестру.
Она улыбнулась и дотронулась до его плеча.
– Я знаю, как это все неудобно, и я сделаю все, чтобы облегчить положение. Главная наша забота – не допустить кровотечения и попадания инфекции. Необходимо, чтобы надрезы были чистыми, а перевязка не сползала.
– Я сознаю всю серьезность положения, доктор, – сказал он. – Это все тщеславие не дает мне покоя. Страх, что брюшко испортит мою репутацию. Не то чтобы у меня действительно выросло брюшко, но признаки его появления я замечал. Впервые упражнения не помогли. Могу я узнать ваше имя, доктор?
– Доктор Айзекс, – сказала она и добавила – Джудит Айзекс.
– А можно мне называть вас Джудит?
– Если хотите.
– Сестра сказала, что вы только начинаете здесь, что это для вас новая работа. Знаете, я любопытен. Мне интересно, откуда берутся опытные и по-настоящему компетентные врачи. Конкретнее, например, что у вас за спиной, что дает вам право и основание браться за лечение здешних пациентов, представляющих сливки человечества?
Она провела рукой по волосам, чтобы проверить, не расплелась ли коса, – нервный жест, выдающий смущение. И не ответила ему.
– Вы не возражаете, если я задам вам и личный вопрос, Джудит?
– Как сказать, – ответила она.
– Зачем молодая, хорошенькая женщина забралась в такое уединенное место? Почему вы не там, где идет настоящая жизнь?
– Я уже столкнулась с жизнью, мистер Смит, теперь хочу попытаться делать что-то другое.
Он посмотрел на нее изучающе.
– Вы мне чем-то близки, – сказал он.
А она вспоминала, как в четырнадцать лет впервые увидела его, когда по ночному каналу телевидения показывали старый фильм, где он играл с Оливией де Хэвиленд. Юная Джудит, переживавшая тогда подростковые гормональные проблемы, отчаянно влюбилась в него.
И сейчас тридцативосьмилетняя Джудит внезапно ощутила тот же самый легкий сексуальный позыв.
– Я еще зайду к вам позже, – сказала она, направляясь к двери.
– Извините, если смутил вас, – проговорил он. – Не понимаю, почему вдруг я стал таким любопытным. Обычно я подобных личных вопросов не задаю.
Он обаятельно улыбнулся, хотя гримаса боли несколько исказила улыбку. – Особенно на первом свидании.
Она вернулась к кровати, удивляясь своей реакции и даже несколько испугавшись ее.
– Я буду недалеко, – сказала она спокойно. – Я пообедаю со своей новой хозяйкой, а если вас будет что-нибудь беспокоить или просто захотите пообщаться – позвоните сестре, и она вызовет меня. У меня суточное дежурство. На ночь вам понадобится снотворное.
8
Монастырская школа святой Бригитты,
Тайбьюрон, Калифорния, 1950 г.
Кристина сидела в монастырской приемной среди светлой полированной мебели и ваз со свежесрезанными цветами. Ее единственной компаньонкой в комнате была гипсовая статуэтка святой Бригитты, патронессы Ирландии, установленная в освященной нише с нарциссами у подножия. В открытые окна лился солнечный свет, дул ветерок и слышались голоса девочек, радовавшихся встрече с друзьями и родственниками. Сегодня был седьмой день ее пребывания в школе, и Кристина молча и терпеливо сидела в приемной, ожидая, когда придет отец. Чемодан стоял у ее ног на полу, пальто лежало на чемодане. Она то и дело посматривала на стенные часы. Минутная стрелка словно застыла. Время еще никогда не двигалось так медленно, даже тогда, когда она изнывала от одиночества дома, ожидая возвращения отца.
Кристина подошла к окну и стала наблюдать за дорогой, чтобы поскорее увидеть, как знакомый черный лимузин въедет в ворота монастыря: она была уверена, что отец обязательно приедет сегодня, потому что суббота – единственный день недели, когда разрешаются посещения. Он может приехать каждую минуту и сказать: «Все в порядке, Долли, все получилось, как надо. Купил дом на эспланаде и работаю теперь на Монтгомери-стрит, поэтому мы теперь не расстанемся».
Кристина с завистью наблюдала за девочками, разбредшимися по поляне и саду, разговаривающими и смеющимися среди родителей, братьев и сестер или сидящими на белых узорных металлических стульях, попивая чай и болтая с сестрами-монахинями. Она почувствовала боль, исходившую откуда-то из глубины груди, мучительную боль, не покидавшую ее с того дня, когда отец оставил ее здесь.
Ей не нравилось в школе святой Бригитты. Поскольку она была временной ученицей и пока не зачислена в постоянные, ее поместили не вместе с девочками, а предоставили отдельную комнату в крыле, где жили послушницы, – подальше от учениц, подальше от сестер-монахинь, управлявших монастырем, как будто она была парией или заразной. Крыло, где жили послушницы, было объято тишиной. Молодые женщины в одинаковых одеждах ходили, неслышно шепча молитвы, строго соблюдая запреты: ни с кем не разговаривать, ни на кого не глядеть. Кристина чувствовала себя отрезанной от всего мира. По ночам она часто плакала, стараясь понять, что же случилось, что она такое сделала, что отец поместил ее сюда. Инцидент с Гансом, то, как он напал на нее, что он тогда говорил, его руки на ее теле… Неужели это она подтолкнула его на это? Была ли ее вина в том, что он так поступил? Кристина вспомнила, что однажды услышала, как миссис Лонгчэмпс обменивается сплетнями с консьержкой их дома о женщине, живущей по соседству, которую изнасиловали. «Говорю вам то, что думаю, – шептала экономка, – она сама напросилась на это». «Как женщина может напроситься на это? – думала Кристина. – Разве я просила?»
