Бурбон и ложь - Виктория Уайлдер

— Что ты вообще делаешь здесь в жару?

Я оглядываюсь через плечо и вижу, как она напевает что-то себе под нос у окна, расхаживая по коттеджу, словно прибираясь. В этот момент Лейни чувствует себя свободно, и я не могу удержаться от того, чтобы не рассмотреть, как она расправляет плечи и немного наклоняет шею, собирая свои длинные волосы в пучок.

— Что у тебя за история, Лейни Янг? — спрашиваю я вслух, прекрасно понимая, что она не собирается мне рассказывать. Я не должен так ею интересоваться. Мне стоит принять все как есть — просто новая жительница в городе. Но она привлекла мое внимание. Слишком во многих отношениях, в чем я никогда не признаюсь.

Глава 16

Лейни

Бурбон — значит здесь больше, чем бизнес, это образ жизни. Произведения искусства и памятные вещи, свидетельствующие о его эволюции, украшают коридоры, ведущие в каждое помещение винокурни Фоксов. Начиная с бурбона, который продавался в эпоху сухого закона как лекарство, и заканчивая тем, как его изображали в кино и как культивировалась культура его потребления. Это вдохновляет — видеть, как всем этим гордятся и почитают. Но я также знаю, что если я не буду следить за тем, как много этого «образа жизни» я потребляю, то в конечном итоге я облажаюсь и признаюсь Гранту Фоксу в слишком многих вещах.

— Куда ты направляешься, Лейни? — Ну вот, легок на помине. Когда я слышу его голос за спиной, этот мягкий, глубокий тембр, который появляется, когда он не пытается раскрыть мои тайны, у меня сводит живот.

— Именно туда, куда должны направляться все, кто здесь работает.

Он догоняет меня в пару шагов.

— Что ты ешь?

— Последних мармеладных червячков, — отвечаю я, глядя на его красивый профиль. — Подожди, ты тоже идешь? Эй! — Я отталкиваю его руку, когда он лезет в пакетик. — Купи свои.

Он смеется и все же умудряется схватить одного, но не отвечает на мой вопрос. Грант не был ни на одном из этих занятий с тех пор, как я начала работать. И без того переполненное помещение гудит от разговоров, когда я оглядываюсь по сторонам и улыбаюсь нескольким гидам, с которыми успела подружиться. И все они замечают, кто вошел со мной, — почти все ошеломленно наблюдают, пока мы устраиваемся. Только он ни на кого не обращает внимания. Доказывая, насколько ему нравится держаться особняком.

— Большая часть того, чем вы наслаждаетесь в бурбоне, образуется в процессе выдержки в бочках. Я брошу вызов любому, кто скажет обратное. — Говорит Линкольн, оглядывая огромный зал через несколько минут после начала занятия.

Я оглядываюсь по сторонам и вижу, что почти все внимательно слушают, что он говорит. Эти собрания проходят не в зале заседаний и не нуждаются в том, чтобы кто-то вел протокол. Именно поэтому в «Фокс Бурбон» все чувствуют себя семьей — они просто общаются. Линкольн и Эйс взяли за правило беседовать с каждым человеком, от экскурсоводов и бондарей до тех, кто работает на линиях розлива и маркировки. Я сама видела, как их сотрудники начинали чувствовать свою значимость. Это работает.

Он словно какой-то маяк, потому что, когда мои глаза находят Гранта, стоящего в стороне, он тоже наблюдает за своим братом. Небрежно прислонившись к стеллажу с деревянными досками, он стоит, скрестив руки на груди. Похоже, он предпочел бы сейчас заниматься чем-нибудь другим, а не слушать.

Что он здесь делает? Он никогда не участвовал в этих встречах и не приходил после этого в главный дом на счастливый час. Я этого так не оставлю. Я морщусь при мысли о том, что имя Би сорвалось с моих болтливых губ. Мне нужно быть умнее.

— Здесь мы гнем наши бочки с помощью огня, — объясняет Линкольн.

Один из новых менеджеров по социальным сетям спрашивает:

— Разве не металлические обручи придают им нужную форму?

Линкольн не успевает ответить, потому что Грант издает звук, который привлекает не только мое внимание. Он ухмыляется, переступает с ноги на ногу и скрещивает их.

— Грант, хочешь подменить меня здесь?

Он поднимает руку в сторону брата, жестом показывая «нет», но когда его глаза снова встречаются с моими, я не могу удержаться и бросаю невербальный вызов, приподнимая бровь и облизывая губы. Почему ты позволяешь Линкольну делать это? Разве этот вопрос не в твоей компетенции? Я окидываю его взглядом, сверху до низу и обратно. Как бы мне ни нравилось, что он не перегибает палку, как Линкольн, и ему не нужно показывать людям, кто здесь главный, как Эйсу, меня бесит, что он хочет просто раствориться на заднем плане.

И тут он делает нечто неожиданное. Молчаливый брат Фокс разводит руки и громко, чтобы слышала вся комната, говорит:

— Ты забываешь о самом важном, брат. — Его глубокий голос звучит властно, и от его интонации каждая клетка моего существа замирает. — Все вы знаете, что для того, чтобы бурбон назывался бурбоном, он должен быть выдержан в совершенно новой бочке из американского белого дуба. Как только капля «white dig» коснется его, она станет бурбоном. Это будет не очень хороший бурбон, но технически это бурбон. — Это вызывает легкий смех.

Не сводя с меня глаз, он говорит:

— Мы здесь любим огонь.

Это высказывание пробегает по моим рукам и вниз по животу, как будто произнесенное для меня лично. Внезапно я чувствую тепло во всем теле. Мой вызов только что возымел обратный эффект, потому что он не просто говорит. Он практически приказывает мне слушать.

— Бочки Фоксов гнутся огнем, как и сказал Линкольн. Мы хотим, чтобы они были податливыми. Это подготовка к тому, что произойдет дальше. Используя тепло, чтобы согнуть древесину именно так, как мы хотим, мы пробуждаем нужные ароматы раньше. Мы повторяем это несколько раз. Поджигаем их. Чтобы они были влажными и упругими. Это заставляет древесину расслабиться. А затем мы снова поджигаем их, чтобы придать нужную форму.

Я сглатываю, в горле пересохло, а пульс участился.

Кто-то позади меня выкрикивает:

— Похоже на обжиг.

Это вызывает смех. Все это время его глаза не отрываются от меня, пока он не выдавливает из себя улыбку. И в этот момент чары или то, что только что захватило меня в его словах, рассеивается.

— Тогда начинается карамелизация. — Он снова улыбается, и, черт возьми, мои трусики