Мотив омелы (ЛП) - Лиезе Хлоя
Он проводит костяшками пальцев по губам.
— Как вы познакомились?
— Ты, пожалуй, единственный человек, с которым мне не нужно предварять это словами «не смейся», потому что ты, похоже, не обладаешь этим телесным импульсом, но я познакомилась с ним на занудной книжной ветке Реддита. Он… идеален, — мрачно говорю я ему. — По крайней мере, в нашей переписке он такой. И в этом чате я тоже идеальна. Нет никакого напряжения реальной жизни, мне не приходится открывать ему никакие мои аутичные черты и надеяться, что он будет нежен с ними. Я говорила себе, что это волшебно — то, как хорошо мы ладим, но это не реальность, и я знаю, что пряталась за ширмой, скрывалась, не допускала, чтобы меня полностью знали и любили за то, кто я есть. Вот почему я сказала себе, что буду храброй. И теперь у меня есть планы встретиться с ним лично.
— Когда? — спрашивает Джонатан, голос его звучит мягко и тёмно, как полуночная прогулка по снегу.
— После того, как мы закроемся на праздники. Через три дня.
Его рука, поднесённая ко рту, сжимается в кулак.
— Где ты с ним встречаешься?
Я бросаю на него взгляд.
— Даже не думай играть в телохранителя. Мне уже пришлось отговаривать Джун, которая настояла на том, чтобы прийти. Мы договорились, что ей разрешено наблюдать с безопасного расстояния. Она слишком часто смотрит «Мыслить как преступник»…
— Габриэлла, — говорит он, сверля меня взглядом, и повторяет: — Где вы встречаетесь?
— Выставка «Зимняя страна чудес» в оранжерее.
Сжатая в кулак рука Джонатана опускается на колени, его пристальный взгляд прикован ко мне.
— Похоже, тебе такое понравится.
— Да, — признаю я. Он так пристально смотрит мне в глаза, что я начинаю беспокойно ёрзать на стуле. — А как насчёт… — я борюсь с ревностью, разрывающей меня изнутри. — А как насчёт тебя? У тебя кто-то есть?
— …Подруга, — наконец произносит он. — Вообще-то, я тоже познакомился с ней онлайн. Что-то вроде друга по переписке.
Я улыбаюсь.
— В самом деле? Вы встречались лично?
— Нет, — он отводит взгляд, уставившись в огонь. — Пока нет.
Я осторожно толкаю его в колено.
— Почему нет? Мистер Фрост, что вы скрываете о себе за надёжной защитой онлайн-чатов?
Он закатывает глаза.
— Давай посмотрим. Первое впечатление не слишком тёплое и радостное. Мрачное настроение, особенно в праздничные дни. Избегание разговора «у меня диабет».
— Я тебя умоляю. У тебя фасад Гринча, но под ним золотое сердце. А что касается твоей не слишком сговорчивой поджелудочной железы, если она тебе что-то скажет… — я изображаю один-два удара. — Я ей покажу.
Мне кажется, он меня даже не видит. Он погружён в свои мысли, всё ещё глядя в огонь.
— Что будет, — тихо спрашивает он, — когда вы встретитесь и… Что, если он не такой, каким ты его себе представляла? Что, если он последний человек, которого ты ожидала увидеть?
— Не знаю. Я просто жалею, что не встретила его несколько месяцев назад, и тогда это не было бы проблемой. Я бы хотела, чтобы у нас не было этой навязчивой идеализации, от которой нам придётся отвыкать и преодолевать.
— Значит, ты хотела бы знать нелицеприятную правду, — его пристальный взгляд устремляется в мою сторону. — Те его стороны, которые трудно полюбить.
— А ты нет? Разве ты не чувствуешь того же в отношении неё?
Его глаза всматриваются в мои.
— Да. Очень даже.
— Тогда будь храбрым, — говорю я ему, сокращая расстояние между нами и сжимая его руку, разрываясь, борясь с необоснованным чувством собственничества, которое я испытываю к нему. — Обещай мне, что ты встретишься с ней, и когда она увидит тебя, ей посчастливится увидеть настоящего тебя, всего тебя, Джонатан Фрост.
Уставившись на меня, он долго молчит, а затем поднимает руку и сжимает мою в ответ.
— Ты думаешь, ей это понравится?
— Джонатан. Ты сварливый брюзга, но ты также один из лучших людей, которых я знаю. Ты посвятил себя этому месту. Ты готов на всё ради семьи Бейли. Последние одиннадцать дней ты был мне хорошим другом и исключительным со-управляющим. Ты так сильно любишь своего племянника, что, увидев вас двоих вместе, мои яичники ударились в калистенику…
— Куда-куда?
— Тсс, я выражаюсь поэтично. Позволь мне подбодрить тебя. Ты эпично крутой дядя и брат — ты пошёл и почистил машину своей сестры перед тем, как они уехали, потому что пошёл снег, я тебя видела. Ты умён и обладаешь самым сухим чувством юмора из всех, кого я когда-либо встречала, и если ты хоть в чём-то похож на мои сексуальные мечты, то ты потрясающий любовник — о БОЖЕ, я только что сказала это вслух…
Я зажимаю себе рот обеими руками.
Глаза Джонатана расширяются.
— Что ты только что сказала?
— Ничего, — румянец заливает мои щёки. Румянец, который, как я вижу, заливает и его щёки тоже. — Мне пора идти.
Встав, я выключаю газовый камин, убегаю в заднюю комнату и начинаю собираться домой. Я должна убраться отсюда, прежде чем скажу или сделаю что-нибудь ещё, что разрушит эту хрупкую, прекрасную вещь, которую мы построили.
Дружбу.
Но затем я чувствую его позади себя, тёплого и близкого. Такого соблазнительно близкого.
— Габриэлла…
— Я хотела сказать, — шепчу я в полумраке магазина, отворачиваясь от него. Я зажмуриваюсь и делаю глубокий, успокаивающий вдох. — Что, если она достойна тебя, ей не просто понравится узнать всего тебя, Джонатан, — я поворачиваюсь с его курткой в руке и осторожно вкладываю верхнюю одежду в его руки. — Она тебя полюбит.
Джонатан медленно натягивает свою куртку. Я надеваю свою верхнюю одежду. Только натянув варежки, я понимаю, что забыла застегнуть пальто.
— Чёрт возьми, — бормочу я.
Джонатан отталкивает мои руки, когда я начинаю снимать варежки, и подходит ближе, ловко застёгивая каждую из пуговиц. Он выглядит серьёзнее, чем когда-либо, сосредоточенный на своей задаче, и я наблюдаю за ним с комом в горле. Я вдыхаю его зимний лесной аромат и наслаждаюсь его видом.
— Когда я тебя увижу?
Он возится с пуговицей.
— Скоро. С магазином нужно многое уладить.
— Хорошо, — шепчу я.
Уголок его рта приподнимается.
— Будешь скучать по мне, Ди Натале?
— Так же сильно, как я скучаю по удалённому зубу.
Уголки его губ приподнимаются ещё немного. Это пока больше всего похоже на улыбку.
— Вот и хорошо.
А потом мы выходим в заснеженный мир. Джонатан запирает дверь, поджав губы и сосредотачиваясь, затем говорит:
— Я провожу тебя домой.
— Джонатан, ты не обязан.
— Уже поздно, и тебе небезопасно гулять одной, — он поворачивается, а затем осторожно снимает мои наушники с того места, где они висят у меня на шее, и надевает их мне на уши. — Нам не обязательно разговаривать, — произносит его приглушённый голос. — Мы можем просто… — он всматривается в снег, затем поднимает лицо к небу.
— Быть, — заканчиваю я за него.
Он смотрит на меня сверху вниз, и его глаза теплеют.
— Да.
И мы именно так идём, долгими, тихими шагами по заснеженному тротуару. Сталкиваемся локтями, встречаемся взглядами. Я напеваю себе под нос, а Джонатан молчит, глядя перед собой, как солдат, идущий в бой. Он выглядит таким серьёзным, и мне интересно, что у него на уме. Но я не спрашиваю. Потому что я не должна хотеть знать. Я не должна хотеть затащить его в свою квартиру, согреть и просить излить душу.
Когда мы останавливаемся перед моим зданием, я поворачиваюсь лицом к Джонатану.
— Спасибо за сопровождение, добрый сэр.
Он бросает на меня строгий взгляд.
— Тебе не следует ходить одной, особенно в этих наушниках, понятно?
Я пожимаю плечами.
— Это делает жизнь непредсказуемой.
— Непредсказуемой, — он массирует переносицу. — Боже, Габриэлла.
Я осторожно подхожу ближе и улыбаюсь ему, смаргивая снег и наворачивающиеся слезы.
— Счастливых праздников, Джонатан.
К моему абсолютному головокружительному восторгу и горько-сладкому изумлению, Джонатан заключает меня в объятия и прижимается щекой к моей макушке. Долгий медленный выдох вырывается из его груди.
