Елена Вернер - Три косточки тамаринда

Иногда она замечала мужчину задолго до его приближения, на другом конце улицы, или мчащегося вдоль пляжа на скутере. Тогда она долго строила догадки и предположения, куда он собрался или откуда возвращается. Ей становилось страшно при одной мысли, что наступит вечер, когда она нигде его не найдет, и это будет означать, что его отдых кончился и он отправился восвояси – где бы ни жил. Он обязательно исчезнет, знала она, это лишь вопрос времени. Все исчезают. Все покидают ее.

Сегодня утром – боже, как бесконечно давно это было! – она снова видела его. Даже дважды. Сначала сразу после завтрака, когда сама она разложила полотенце на лежаке и протянула двести бат Чону, притащившему для нее зонтик и вкопавшему его в песок поглубже, закрепив колышками. Чон отдал сотню обратно.

– У тебя больше ста взять не могу. Меньше тоже не могу, хозяйка ругаться будет.

Хозяйка, тучная, с выкрашенными в рыжий жесткими волосами, сидела позади ящиков со льдом и кокосами. Она постоянно громко и сердито покрикивала на работников – если, конечно, не заливалась лающим хмельным смехом, что обычно случалось к вечеру. Толстая желто-золотая цепь на ее смуглой складчатой шее тускло блестела. Марина знала, что для тайки носить золото означает показывать свой внушительный достаток.

– Спасибо, Чон.

Тогда-то мужчина и пробежал мимо нее. Бронзовый, крепкий, с белыми волосами, похожий на скандинавского воина. В одной руке бутылка воды, босые ноги впечатываются в упругую полосу мокрого песка. Улыбка Марины, предназначенная Чону, незаметно превратилась в улыбку, предназначенную этому бегуну. На душе у девушки посветлело.

Ближе к полудню слуха Марины достигли нежные певучие звуки. Пляж частенько полнился тонкими звуками бамбуковых флейт, которые ловко извлекали из соломенных стеблей коренастые торговцы, беззаботно шагающие по раскаленному песку среди бензиново растекающегося зноя. Обычно это были неопределенные звуки без начала и конца, примечательные не более, чем однотонное перечисление:

– Моторр! Элефан! Маррракуз!

И если с «мотор» и «элефан» все было понятно – так торговец предлагал резные деревянные модели мотоцикла и слона, то тайну слова «маракуз» Марина так и не разгадала.

Но сейчас мелодия складывалась вполне определенная. Простенькая, приятная, даже красивая в своей безыскусности. Марина пошла на звук, желая посмотреть, кто этот умелец. Ей даже захотелось купить такую флейту, хотя она и не собиралась возвращаться и увозить ее с собой. Просто сиюминутный порыв. Она почти бежала по горячему песку в слепом желании завладеть флейтой. Ей казалось, что, обретая музыкальный инструмент, она обретет и мелодию, им исторгаемую.

Под пальмой, откуда доносились сладкие звуки, она чуть не столкнулась со своим викингом. Отшатнулась в сторону и больно занозила ногу об какую-то ветку. Сцена из древнегреческого мифа. Невероятно! Это он сидел на поваленном дереве и наигрывал мелодию, это его пересохшие губы извлекали музыку из тростникового тела флейты. От неожиданности Марининого появления так близко он отнял инструмент ото рта и поднял на нее внимательные серые глаза:

– Hello.

– I… I’m sorry.

Марина вспыхнула как девчонка, отступила на шаг, потом еще, еще – и вот она уже под своим зонтиком, растерянная, ругающая себя на чем свет стоит. Чуть не ревущая от смущения. Настроение у нее испортилось, и несколько минут спустя она уже тащилась по нестерпимому пеклу в сторону дома, увязая сланцами в песке, замотанная в платок и прикрытая шляпой и солнечными очками, словно доспехами.

Уже покинув пляж, она сообразила, что после ее поспешного отступления мелодия на флейте так и не продолжилась.

Сегодня вечером, только что, во время краткой беседы с Аллой возле обменника, Марина уже приняла решение: если мужчина встретится ей, она с ним заговорит. Познакомится. Это, в конце концов, просто смешно – столько времени сталкиваться нос к носу и даже парой слов не переброситься! Интересно, существует ли в этикете регламент, через сколько случайных встреч можно начинать здороваться с непредставленным человеком? Они ведь почти знакомы. Ах, ну да, почти – не считается. Значит, надо это исправить.

И сейчас она была больно разочарована. Скандинав не появился. За его обычным столиком без умолку тараторили громкоголосые испанцы, двое мужчин и дама с бугристыми бедрами, перетянутыми крошечными джинсовыми шортиками с бахромой. Марина без энтузиазма доела стремительно оплывающий шарик мороженого, к которому почему-то подали вилку, и расплатилась.

Только тут она вспомнила, что неплохо бы вернуть тунику, позаимствованную ею после своего неудавшегося утопления. Хозяева могли и заметить пропажу. Она быстро спустилась вниз по улице, перебежала дорогу прямо перед ревущим мотороллером и скрылась под сенью раскидистых деревьев. Сухие и жесткие листья шелестели под ногами.

Марина тихо прокралась по дорожке к бунгало. Как и в прошлый раз, в окнах было темно, и со спокойной совестью она оставила пляжную тунику висеть на бельевой веревке.

Там же ее и обнаружила Сенка Златович, вместе с Милошем вернувшись с ужина. С первого взгляда она узнала эту изумрудную тунику с синими цветами. Милош отпирался как мог.

– Да я понятия не имею, как она тут взялась!

– Я убью ее! Как, как вы успели? Я ведь всегда рядом!

– Сенка, милая, да о чем ты говоришь? – бормотал Милош, пытаясь поймать жену, беспорядочно бегающую по комнате и размахивающую скомканной туникой. – Успокойся. Это какое-то недоразумение.

– Да? А я тебе скажу, какое недоразумение. Ты – вот что это за недоразумение! Проклятье! Говорила мне мама: Сенка, дочечка, этот шиптер[9] тебя несчастной сделает, не ходи ты за эту чернь замуж. А я не верила. Ой Божечки!

– Это я чернь? Я? – взорвался Милош, хотя и дал себе клятву терпеть. – Да я ж тебя содержу, ты ни дня не работала! Хочешь в отпуск – да на тебе отпуск. Хочешь платье – возьми, любимая, покупай, ни в чем себе не отказывай. И я же после этого грязь?

– Сволочь, – всхлипнула Сенка.

Они еще долго скандалили, оскорбляли друг друга, выискивая самый цветистый мат, на какой только способен щедрый сербский язык. Сенка снова брала волю в кулак и принималась верещать, что сейчас найдет «эту сучку Миттельбаум» и выцарапает ей глаза, раз уж нельзя оттаскать за лохмы: у немки была короткая стрижка. Потом долго мирились. Под утро, устав рыдать, умолять, кричать, обороняться и нападать, они даже разговорились по душам. Распили две бутылки вина, пролили бокал на светлый ковер, зачем-то потащили его полоскать в ванной. Ковер набрал воды, и вернуть его на место не представлялось возможным. Так и оставили. Потом Сенку тошнило, а Милош поглаживал ее по золотистому плечику.