Анна Берсенева - Флиртаника всерьез
– Странная прихоть, – пожала плечами Агнесса Павловна. – Что ж, пожалуйста, если врач предписывает. Только напомни, чтобы я предупредила Владимира Георгиевича, что у нас теперь якобы есть кухарка.
Она не знала, с кем дрался ее сын, и не интересовалась знать – ей хватило сообщения о том, что это были уличные хулиганы.
– Я всегда говорила Игорю, что он неосторожен в своем демократизме, – сказала Агнесса Павловна Ирине. – Охранник мог бы сопровождать его до машины. Иначе зачем держать охранника?
Ирина не стала объяснять, что охранник охраняет не Игоря, а только офис. Ей больно было даже думать, что произошло в тот вечер, а тем более говорить об этом в спокойном тоне, в котором говорила об этом свекровь.
Сегодня с утра температура у Игоря была нормальная.
– Но к вечеру, наверное, все-таки повысится, – сказала медсестра, которая ежедневно информировала Ирину о состоянии здоровья ее мужа. При этом сестра всегда смотрела на нее с сочувственным презрением. – Все-таки голова – это самое ужасное! Я вот этим летом у подруги в гостях была, она в Израиле живет, работает в крупном госпитале. Так, рассказывает, у них там просто чудеса творят. Почку, печень, легкие, все могут из лоскутков сшить, знаете, после терактов в каком состоянии людей привозят… Но если мозг поврежден – это все, уже не восстановится.
– Разве у Игоря Владимировича поврежден мозг? – сердито спросила Ирина.
– Во всяком случае, черепно-мозговая травма в наличии, – пожала плечами медсестра. – И температура третий месяц держится.
Тут Ирина заметила, что собеседница смотрит ей за спину и в глазах ее разгорается жгучий интерес. Она обернулась и увидела входящую в вестибюль Катю.
Ирина не видела ее с того дня, когда та целовалась с ее мужем во дворе у Покровских Ворот. Она не знала, бывает ли Катя здесь, в больнице, но скорее откусила бы себе язык, чем стала бы расспрашивать об этом всезнающий медперсонал.
Значит, бывает.
Правда, Ирина сразу поняла, что Кате недолго осталось здесь бывать: живот у нее стал уже такой, что можно было подумать, она пришла не навестить больного, а рожать. То ли оттого, что ей тяжело было нести свой огромный живот, то ли еще от каких-нибудь забот, которые мучают женщину на сносях, но выглядела она плохо. Лицо сделалось таким бледным, что маленький носик казался прозрачным, выбившиеся из-под платка волосы стали тусклыми и больше не светились, под глазами лежали темные круги. Но дело было все же не во внешних приметах неблагополучия, а в выражении ее глаз.
Глаза у Кати были – как у побитой собаки.
Ирина и сама не знала, как сумела понять это за какие-нибудь полминуты, которые смотрела на нее, но она вот именно поняла, и очень ясно: глубокая тоска стоит в Катиных глазах не оттого, что отец ее ребенка попал в больницу, а от какой-то… растерянности, да, от глубокой растерянности. Это была тоска одинокой женщины, Ирина не могла ошибиться, в последние полгода она не раз, глядя в зеркало, ловила в собственных глазах точно такую же тоску оставленности и одиночества.
Но откуда взяться такой тоске у Кати? Ирина достаточно знала своего мужа, чтобы понимать: он не бросит женщину, которая от него беременна. Да он и сам подтвердил это, когда ушел из дому. И его слова: «Это мой ребенок»… Ирина не могла забыть интонацию, с которой он их произнес. Не бросают своих детей мужчины, которые так о них говорят!
Катя скользнула по ней рассеянным и растерянным взглядом и, развязывая платок, прошла к гардеробу.
«Не узнала, – поняла Ирина. – Конечно, она же меня один раз только видела… Ну и хорошо, что не узнала».
Медсестра переводила взгляд с одной женщины на другую; взгляд горел любопытством. Видно было: она много дала бы за то, чтобы жена богатого, занимающего лучшую отдельную палату пациента Северского как-нибудь прокомментировала появление его беременной любовницы.
– До завтра, Наташа, – сказала Ирина. – Я приду в половине двенадцатого.
Иней покрывал уже не только деревья – он стоял в воздухе белой сияющей пылью, и было похоже, что в город пришел какой-то необъявленный праздник.
Ирина спустилась с больничного крыльца и пошла по Красной Пресне к метро. Больница, в которой лежал ее муж, была хорошая, хотя Игоря привезли сюда не по этой причине, а только потому, что она оказалась ближайшей к его офису. К тому двору, в котором его нашли без сознания и почти без жизни.
Ирина думала об этом каждый раз, когда шла по Красной Пресне. Эти мысли были тягостны для нее. И особенно тягостны потому, что она сознавала какую-то неправильность своих нынешних мыслей о муже. Она понимала, что должна была бы чувствовать сейчас жалость к нему, свою перед ним вину, да мало ли что еще! Но ничего этого в душе у нее не было. Была лишь отчужденная радость от того, что он выжил – но она была бы рада этому, если бы речь шла даже о совсем незнакомом человеке, – и такое же отчужденное сознание изматывающей неопределенности их отношений.
То есть сейчас-то, пока он в больнице, все очень даже определенно. Надо готовить ему еду, потому что Агнесса Павловна этого не умеет, а Катя… до Кати ей нет дела; надо ежедневно давать деньги врачам и медсестрам, потому что оплаченное через кассу лечение не есть еще полностью оплаченное лечение…
Но вот что будет потом, когда Игорь выйдет из больницы, Ирина не знала. И думать об этом ей было тягостно.
Только сияющий зимний воздух необъяснимо облегчал эту тягость, когда она шла сквозь него, чувствуя на своих щеках тоненькие стрелы инея.
Фигуры прохожих размывались в этом искрящемся воздухе, пропадали в радужных ореолах. И Ирина не сразу поняла, почему один из этих прохожих, мужчина, идущий навстречу по улице, вдруг остановился так резко, словно налетел на препятствие. Никакого препятствия перед ним не было, но он стоял, глядя на приближающуюся к нему женщину, и иней оседал на его плечах, как на ветках дерева.
– Здравствуйте, – сказал он, когда Ирина оказалась в двух шагах от него. – Я знал, что все-таки вас увижу.
Она вздрогнула, услышав этот голос, и остановилась – тоже так, словно наткнулась на невидимое препятствие.
– Вы… Опять вы? – разом охрипнув, проговорила она. – Разве я вам… не все объяснила?
Она не только объяснила ему все, что должна была объяснить, у нее и сейчас заныла ладонь, когда она вспомнила, с какой силой ударила его по щеке в тот вечер, через неделю после драки, когда он попытался остановить ее возле дома для каких-то бестолковых объяснений.
– Вы объяснили все, – сказал он.
– Тогда зачем вы сюда пришли?
Его очки совсем не запотели и не покрылись инеем. Наверное, он обрабатывал их каким-нибудь специальным составом. Но Ирине показалось, что они прозрачные от его взгляда. Его глаза были… противоположны морозу и инею.
