Ябеда (СИ) - Гордеева Алиса

Ближе к вечеру, когда даже самые терпеливые медсёстры начинают с укором коситься в мою сторону, я снова вызываю такси и под тихий джаз, сочащийся из потрёпанных динамиков авто, возвращаюсь домой.

Не успеваю переступить порог гостиной, как тут же наталкиваюсь на разъярённый взгляд матери.

— Тася! — Она поджимает аккуратно накрашенные губки и то и дело переступает острыми шпильками по полу. — Ты где была, дочка?

— У папы, — равнодушно пожимаю плечами и хочу пройти мимо: как ни крути, мама давно потеряла право мной командовать.

— Звонили из школы! — немного нервно бросает она мне в спину. — Я от тебя такого не ожидала! Мало того, что сегодня ты просто не пришла на занятия, так вчера изуродовала лицо одноклассника…

— Тебя обманули! — не оборачиваясь, притормаживаю возле лестницы. — Я просто заступилась за Милу.

— Просто?! Да мальчик мог остаться без глаз, и это накануне экзаменов! И вот как прикажешь объяснить твою выходку директору школы?!

— А ты бери пример с отца. — Мои губы невольно растягиваются в ухмылке. — Скажи, что заниматься моим воспитанием было некому! Мать бросила, отец работает в две смены…

— Да что ты себе позволяешь?!

— И почему в этом доме все так не любят правду, мама? — Я всё же бросаю беглый взгляд в сторону матери, а потом под её возмущённые охи и ахи иду к себе.

Этот день вымотал меня без остатка. Всё, на что хватает сил — это почистить зубы и, натянув на голое тело безразмерную футболку, плюхнутся на кровать. Я снова пытаюсь не думать о Савицком. Мысли о нём гоню прочь поганой метлой, но они — как тараканы: сколько ни трави, всегда возвращаются. А с наступлением темноты становятся и вовсе невыносимыми.

Несколько раз я срываюсь к двери. Заталкиваю уязвлённое самолюбие в урну и прямо так, в одной футболке и босая, хочу бежать к Савицкому. Найти иные слова, задать другие вопросы… Люди на то и люди, что всегда могут договориться, правда? Но потом вспоминаю, что без меня ему легче, и, максимум добежав до лестницы, силой затаскиваю себя обратно в кровать, бесчисленное множество раз повторяя, как молитву: я ему не нужна!

Пытаюсь уснуть. Крепко обнимаю подушку и не позволяю себе открывать глаза. Мне необходим долбаный сон, ночное забытье, передышка, чёртова пустота! Но даже в кромешной тьме перед глазами стоит только образ Геры. Устав бороться с собой, подхожу к окну, настежь открываю створки и позволяю ночной прохладе заполнить собой всю комнату. Чувствую, как начинаю дрожать, как зябнут пальцы босых ног, и терпеливо жду, когда холод проникнет к сердцу, чтобы оно перестало болеть. Но даже майский ветер бессилен против монстра по имени Гера.

Я засыпаю ближе к полуночи, с открытым окном, сидя на полу возле стула и подтянув к груди голые коленки. Вместо снов — пустота, вместо отдыха — липкий озноб.

Мои следующие несколько дней в доме Мещерякова не пестрят многообразием: ранние завтраки, подготовка к экзаменам, бутерброд перед сном. Я всеми правдами и неправдами избегаю встречи с Савицким и отчаянно прячусь от Ара. Синяки под глазами объясняю сложными темами по алгебре, а сама совершенно разучилась спать. Мои ночи тёмные и все как одна пропитаны слезами и окутаны болью. Когда не думаю о Гере, терзаю себя попытками вспомнить хоть что-нибудь из прошлого. Но ни зацепки, ни рваного сна, ни крохи воспоминаний — ничего... Каждую ночь я стою возле раскрытого настежь окна и прошу ветер забрать с собой мысли о Гере, но каждое утро просыпаюсь на полу с его именем на губах.

Как там Савицкий сказал? Я его беда? Он ошибся! Всё с точностью до наоборот.

Я выучила наизусть расписание его жизни: тайно слежу за нечастыми тренировками, подслушиваю под лестницей его голос во время семейных ужинов, из окна гостевой спальни провожаю взглядом до парковки по утрам…

Мы с Савицким словно поменялись местами: пока я украдкой слежу за ним и тихо схожу с ума по ночам, Гера живёт обычной жизнью, будто и не было меня никогда…

Начало июня. Экзамены. Я сдаю их на автомате. Что-то пишу, решаю, ставлю галочки напротив правильных понятий (а может, и неправильных). Впрочем, какая разница? Мимо ушей пропускаю бесконечную трель нежного голоска Камиллы. Я ей завидую, очень. Она способна улыбаться и строить планы. Её не пугают мечты, а сердце наивно жаждет влюбиться. Моё же давно обескровлено, выжато, как лимон. Я не живу — существую! Меня всё меньше радует пение птиц за окном, всё чаще раздражает солнечный свет.

По привычке что-то делаю днём и до ужаса боюсь наступления темноты и этих мыслей о Савицком… Они, как паранойя, медленно лишают рассудка, под корень разрушая мою привычную жизнь.

И всё-таки серость бесконечных будней даёт о себе знать. Мне кажется, я стала более рассеянной и многое начала забывать. А иначе как объяснить, что уже третье утро подряд я просыпаюсь в своей кровати, заснув при этом на полу? Да и окно в мою комнату всё чаще бывает прикрыто. Вот и сегодня я проспала, разнежившись под тёплым одеялом. Пожалуй, к моим регалиям дурёхи, лгуньи и ябеды отныне можно смело записать ещё одну: лунатик… Нет, поначалу я думала, что это мама уложила меня в кровать и прикрыла окно, но вчера я закрыла дверь на ключ и даже подпёрла её стулом, а значит, никого постороннего в моей комнате быть не могло. Наверно…

Я задумчиво смотрю на окно. Первый этаж. Чем не дверь? Да только тут же отбрасываю глупую догадку куда подальше: мама и окно — вещи несовместимые.

Если бы не последний экзамен через полтора часа, я бы и носа из комнаты не высунула, а так мне приходится с пеной у рта бегать то в душевую, то обратно в комнату. В этой спешке я оступаюсь: позабыв об осторожности, влетаю в столовую в разгар завтрака. За столом все: и мама, и отчим, и Ника. Но главное, с чашкой кофе в руках за столом сидит Гера.

Я слышу, как бренчит фарфор в его ладонях, как мама вздыхает, заметив кофейные разводы на белоснежной скатерти. Испуганно пячусь назад, невнятно прошу прощения и судорожно пробегаюсь взглядом от отчима к Гере и обратно. Я жду, что сейчас начнётся настоящий Армагеддон, но ничего не происходит. Савицкий, опустив голову, поспешно уходит, даже не взглянув на меня. Ника цокает язычком и сбегает следом, сославшись на неотложные дела. Мама суетливо трёт скатерть салфеткой, не понимая, что только размазывает кофейное пятно, а Вадим вопреки моим ожиданиям предлагает составить ему компанию за завтраком.

— Ты неважно выглядишь, Тася! — Он придвигает ко мне блюдо с круассанами и ласково просит маму сделать для меня чай.

— Экзамены… — Нерешительно сажусь напротив Вадима и не знаю, куда спрятать свои дрожащие ладони.

— Нельзя же столько учиться! — хмыкает отчим. — Ты совсем не ешь, да и дома почти не бываешь. Что-то случилось?

Мотаю головой, непроизвольно кусая губы, а потом выдыхаю тихо и несмело:

— Гера…

— Тася! — откашливается Мещеряков. — Ну что ты в самом деле! Георгий и сам впервые вышел к завтраку, да и к ужину спускается, только если ты уже поела. Твои опасения излишни.

— Я же тебе говорила, дочь! — рьяно втискивается в беседу мама, но тут же машет на меня рукой. — Хотя разве ты кого слушаешь?

— Лиза! — вспыхивает отчим, но его запал мгновенно гаснет: злиться на маму он не умеет, и это даже радует. — Может, имеет смысл детям составить график?

— У меня остался последний экзамен, — бормочу, отламывая кусочек от хрустящей булки. — Потом я уеду.

Слышу, как сбоку от меня шумно дышит мать. Она нервно комкает салфетки, пропитанные «американо», и начинает ходить вдоль стола туда-сюда. Но при этом молчит. Не заступается. Не перечит. Интересно, если бы на моём месте сидела Ника, мама тоже смолчала бы?

— А что, Сергея выписывают? — Играя бровями, Мещеряков косится в сторону супруги.

— Нет пока, — отвечаю за маму. — Но это дело времени, — улыбаюсь, вспоминая достижения отца. Он у меня боец, не то что я.

— Тогда о каком переезде может идти речь? — недоуменно щурится отчим.

— Вы же сами… просили… ради Геры…