Оксана Весенняя - Олигарх

Зазвонил мобильный. Варя предупредила, что через час они с Антоном уезжают на неделю.

— Варюш, всё нормально. Не переживай, — пыталась говорить как можно бодрее. Не хотелось волновать подругу:

— Я ключи взяла, в квартиру попаду.

— Что случилось? Что с твоим голосом?

— Устала, просто устала.

— Может, мне остаться и никуда не ехать? — не унималась Варька.

— Нет, нет. Езжайте. Все в порядке, — заверила подругу и отключила почти разряженный телефон.

«Только бы они не передумали. Только бы не передумали», — стучала в голове одна мысль. Ей просто необходимо сейчас побыть одной, жизненно необходимо. Всё, что сейчас надо, — это одиночество и отсутствие сочувственных взглядов и расспросов. Нет, она, конечно, любила Варьку, и Антона тоже, но сегодня не хотелось никого видеть, даже их.

Она и правда никого и ничего не видела, провалилась в спасительную темноту, а просыпаясь, шептала, как заклинание: «Потеряла, я его потеряла» и горько-горько плакала.

Несколько дней спустя

Шел дождь. Морось пробирала до самых костей, хотя, может, это внутри всё сковало холодом и не утихающим волнением. Казалось, воздух был пропитан горечью и отчаянием, бесконечной тоской, отравлен безысходностью и невозможностью повернуть все вспять.

Тихо ступая по мягкой, сырой земле, зябко кутаясь в тонкий плащ, сжимая в руке две красные гвоздики, Смородина шла к Киру. Там, среди огромного количества народа, там, где-то среди собравшейся толпы, стоит ее Единственный, её самый близкий, самый родной человек на свете. Еще не видела, но знала, чувствовала его присутствие рядом. Колени подгибались, тело дрожало, а сердце учащенно колотилось, что казалось, она и сама слышит его бешеный ритм. А потом всё вдруг затихло, замерло, и Ксюша застыла, словно статуя. Вот он. В паре шагов от нее, со стеклянными глазами, с вывернутой наизнанку душой, уязвимый в своём горе, наблюдает за тем, как лучшего друга опускают в землю. Смородина зажмурилась, пытаясь сдержать слезы. Вот только, как оказалось, напрасно, они все равно покатились из глаз. Невозможно смотреть на то, как Кир все сильнее сжимает в своей руке охапку красных цветов, пытаясь изо всех сил сдержать бурю эмоций. Побелевшие от напряжения костяшки пальцев доказательство того, что Кир близок к срыву, еще немного — и его самообладание закончится, оно уже и так трещит по швам.

Не стала ничего говорить, молча приблизилась к нему, поймала холодной ладонью его руку, в ответ он сжал ее сильнее, переплел свои почти онемевшие пальцы с ее дрожащими. Притянул Смородину ближе к себе, запрокинув голову вверх, словно пытался удержать слезы, устремил свой взгляд в небо, вздохнул глубоко, но прерывисто, будто скопившееся напряжение отпустил.

Прикоснулся к ней, и дышать стало легче, несмотря на мешавший ком в горле, несмотря на тиски, что сковали все внутренности и не давали нормально вздохнуть.

Наклонился к ее уху.

— Ты останешься на поминки? — спросил совсем тихо.

— Если я там тебе нужна, то да, — таким же шепотом ответила Ксюша.

— Ты всегда мне нужна.

Он обнял ее крепче, прижался губами к виску и не мог больше вымолвить ни слова. Она рядом. Его девочка с ним.

Он привез Ксюшу к себе. Не спрашивал, не предупреждал, просто привез, и всё. Смородина не сопротивлялась, ей было все равно куда ехать, лишь бы с Киром.

По дороге они практически не разговаривали, на поминках тоже там не до разговоров было. Только держались все время рядом, не отходя друг от друга ни на шаг, будто боялись выпустить друг друга из виду, опасаясь вновь потеряться. До сих пор не могли поверить в то, что разлука осталась где-то позади.

Как только переступила порог квартиры, что-то неуловимо изменилось, она даже почувствовала себя по-другому, будто хрупкий шар обиды и беспокойства упал, с треском разбиваясь вдребезги. Ощутила, как волна нежности накрыла теплом, в следующую секунду сменяясь жаром, а вслед за ней пришло осознание того, что теперь они с Киром вдвоем. Вот будто только сейчас поняла, что они остались одни. Без свидетелей: только он и она. И в ту же секунду ей, словно маленькой девочке, захотелось уткнуться носом в его грудь и спрятаться от всего мира, забыться в его объятьях, ощутить, прочувствовать его присутствие в полной мере. Повернулась к Кириллу, а он будто мысли ее прочитал сгреб в охапку, прижал к себе так сильно, что оба едва могли дышать, зарылся лицом в ее волосы, с жадностью вдыхая такой родной, такой любимый, ни с чем не сравнимый запах. Запах своей женщины.

Она чувствовала, как сжимаются пальцы на ее плечах, словно Кир пытался сдержать свое напряжение, не давая ему выплеснуться наружу.

— Не уходи, — прохрипел он, — больше никогда не уходи, слышишь?

Она слышала — слышала, как глухо звучал его голос, словно надломился, слышала, как гулко и часто бьется его сердце под ее щекой, слышала, как прерывисто он стал дышать.

— Не уйду, — пообещала она, — не уйду, мой хороший, — горячо шептала, все теснее прижимаясь к его груди, — ни за что не уйду, — подняла на него пристальный взгляд, даже если прогонишь, не уйду.

— Не прогоню.

— Даже если попросишь, не уйду, — продолжала шептать, никак не могла остановиться.

— Не попрошу, — уверенно заявил Кир.

Она вцепилась в его плечи с такой силой, что у него вполне могли остаться синяки, не будь он в куртке.

— Не отпущу, больше никуда не отпущу.

— Не отпускай, — нежно прошептала. Легким поцелуем дотронулась до его шеи единственное открытое место, куда могла сейчас дотянуться, зарылась пальцами в его волосах. Кир тут же ослабил хватку, пригнулся к Ягодке, накрыл ее губы своими. Целовал, как одержимый, пытался хоть немного быть нежным. Но не получалось. Совсем не получалось. Руки уже переместились вниз, прошлись вдоль спины и обратно. Не прерывая поцелуя, попытался стянуть с Ягодки плащ, но пуговицы не поддавались в спешке. Только с третьей попытки удалось избавить ее от этого куска ткани. Прерывисто дыша, сбросил кожаную куртку на пол, поднял Ягодку на руки, перехватил поудобнее, а она дернулась, будто от удара. Зажмурилась, с трудом перевела дыхание и, стиснув зубы, прошептала:

— Отпусти.

Кирилл замер в недоумении, так и не разжимая рук. Она повторила тихо, но отчетливо, уже глядя ему в глаза:

— Кир, отпусти, — произнесла практически по слогам. Вспышка боли обожгла, отрезвила сознание, тут же пришло понимание: «Нельзя. Нельзя сейчас. Потом». — Поставь меня.

Лавров выполнил просьбу.

— Что случилось? — сдавленно спросил он.

— Больно, — честно призналась.