Томас Уайсман - Царь Голливуда
Глава седьмая
Несмотря на холод, возле синагоги столпились зрители, желающие поглазеть на гостей, выходящих из пролеток и экипажей. Темно-голубые, довольно поистертые ковровые дорожки вели от края тротуара к дверям синагоги, где людям, прибывшим без шляп, выдавались ермолки; было немало забавного с гостями нееврейского происхождения, непривычными к этому типу головного убора. Вокруг толпилось великое множество улыбающихся, кланяющихся, обменивающихся рукопожатиями и весьма эмоционально обнимающихся гостей, а поклоны папаши Эсбергера становились все ниже и ниже и все более и более любезными, ибо чем ближе был час начала церемонии, тем более знатные гости прибывали, которые и задержались-то, скорее всего, потому, что их прибытие должно увидеть как можно большее количество людей. Когда из своей кареты вышел комиссар полиции с супругой, папаша Эсбергер был так преисполнен благодарности к ним, так усердно кланялся, что совсем небольшим оставалось расстояние от его лба до земли.
Вилли, сопровождаемый своим отцом, матушкой и старшим братом, прибыл в наемном экипаже. (Остальные члены семейства проделали свой путь к синагоге пешком, поскольку Вилли рассудил, что было бы слишком экстравагантным, в рассуждении величины расходов, заказывать для этого случая еще один экипаж.) Сам он выглядел человеком, чувствующим себя крайне неловко в высоком шелковом цилиндре, черном фраке, светлосерых в полоску брюках, жемчужно-сером жилете и рубашке с высоким воротничком, врезавшимся в плоть его шеи, выпятив его второй подбородок более, чем он выпирал обычно. Все, что он на себя надел, было самой последней моды, от края воротничка до башмаков, застегивающихся на пуговицы. Он нес на себе свой новый пышный наряд, будто боясь, что любое неловкое движение может нанести костюму непоправимый вред и выставит его перед всем приглашенным обществом голым. Лицо его пылало, частично от холода, частично от волнения, и весь он выглядел очень нервозно, поглядывая на карманные часы (подарок его батюшки), ибо начало церемонии все приближалось. Голова его была так забита хлопотами и заботами, что он опасался, как бы не перезабыть и не перепутать тех еврейских слов, которые он должен был сказать в определенном месте обряда, и он твердил их про себя, одновременно обшаривая взглядом гостей, пытаясь выделить наиболее значительных и оценивая величину общества в целом, и он был удовлетворен осмотром, несмотря на то, что несколько значительных лиц из числа приглашенных отсутствовало.
Он едва видел свою невесту. В конце концов, он и так знал, как она выглядит, и вообще нет смысла напоминать лишний раз себе и ей, что женитьба — прекраснейшее и значительнейшее событие в их жизни. Они вместе стояли под чипахом — шелковым покровом, укрепленном на четырех шестах; вокруг стояла ближайшая родня жениха и невесты, а раввин совершал богослужение, соблюдая все, что положено. Вилли все-таки искоса посмотрел на невесту. Она выглядела очень бледной и вдруг слегка покачнулась, так что жених с ужасом подумал, что она может упасть в обморок. Он воображал себе, какие непристойные шуточки будут результатом этой могущей произойти катастрофы. И он взглянул на Сару взглядом, полным любви и готовности поддержать ее. Она слабо улыбнулась в ответ, а он молил Бога, до сих пор бывшего к нему достаточно добрым, чтобы Он не покинул его, допустив позор и бесславие. Если Сара уже теперь почти в обмороке, как она выстоит на ногах всю эту долгую церемонию, включая приветственное и напутственное обращение раввина, которое может длиться полчаса, час или даже больше, как сочтет нужным рабби, поскольку и ему хочется произвести впечатление на почтенное общество. Вилли не особенно удивился, что Сара находится в обморочном состоянии, ведь на ней столько всего надето! Он никогда раньше не видел свадебного — или любого другого — платья, на которое пошло бы так много тканей, и все для того, чтобы окутать нечто маленькое и прекрасное, что таилось там, внутри. Свадебное платье Сары было не сшито, а выстроено, его строили, накладывая слой за слоем и сверху еще слои. Вилли мог только гадать, что там еще надето у нее под платьем, но, уже немного зная Сару, был уверен, что и под платьем масса всего этого; он подумал о том, как долго одевали ее, и о том, что раздевание может оказаться еще более сложным и трудоемким процессом. Именно эти мысли занимали его мозг, когда раввин в ходе церемонии обратился к Вилли на еврейском языке. Вилли ожидал этой реплики, после которой он должен был произнести по-еврейски, что он согласен взять Сару Эсбергер в жены, но в тот момент кроме размышлений о трудоемких процессах он еще тревожно сравнивал вместимость синагоги с вместимостью "Галереи развлечений" с целью выяснить, вместит ли его зал всех гостей. И вот, поглощенный этими заботами, он прослушал те слова раввина, которые должны были послужить ему сигналом для начала его собственной реплики, так что раввин вынужден был дважды повторять упреждающую фразу, и только тогда Вилли очнулся и произнес свои слова, как положено, ничего не перепутав. Он, правда, забыл смысл слов, которые произносил, но суть их прекрасно передал звучанием голоса, который и действительно был сильным и исполненным искренности. Его невеста, понимающая по-еврейски, произнесла свой монолог намного более нерешительно, с запинками, дрожащим голосом. Когда эта часть церемонии завершилась, раввин широко улыбнулся, все повернулись, и послышался шуршащий и скребущий звук от того, что множество людей садилось на пол, и в этот момент Вилли осознал, что он теперь женатый человек. Обращение раввина, как он и опасался, длилось весьма долго, и если гости могли выслушать его довольно спокойно, поскольку они сидели, то невеста с женихом слушали его стоя в нескольких футах от рабби. Вилли переминался с ноги на ногу, дело в том, что одна его нога затекла, и он ощущал нестерпимые покалывания, будто ногу набили иголками, вот он и пытался очень осторожно потоптаться на месте, чтобы рассеять онемение члена. Но это оказалось делом мудреным, ибо как ты постучишь ногой и потопчешься на виду у всего приглашенного общества? Раввин уже несколько раз строго взглядывал в его сторону. Вилли ответил ему слабой улыбкой, в то же время неистово стараясь пробудить спящий член и разогнать застоявшуюся в нем кровь хотя бы движением пальцев в ботинке. На добродушную физиономию рабби начала наползать хмурость, ему не нравилось, что Вилли ерзает и портит церемонию, а тот ничего не мог с собой поделать, приходя в отчаяние от того, что рабби все продолжает и продолжает, игнорируя или вовсе не понимая, что с женихом не все ладно. От тщетных усилий глаза Вилли переполнились слезами, но и это рабби воспринял, как эмоциональную реакцию на свою прекрасную речь, и решил продолжать в том же духе. Сара также находилась в некотором недоумении, поглядывая на мужа все более и более нежно, особенно когда увидела, что по щекам его катятся слезы; она, естественно, отнесла это на свой счет. Но церемония наконец завершилась, появилась легальная возможность потопать ногой! Вилли обнял свою мать, обнял отца, папашу Эсбергера он тоже обнял, обнял двух своих братьев и трех сестер и не забыл, конечно, обнять свою жену. На какой-то миг, держа ее в объятьях, вернее, держа в объятьях ее застывшие матерчатые формы, он подумал об удовольствиях первой брачной ночи, на которые имел теперь полное право, но быстро прогнал эти мысли прочь, поскольку предстояло еще слишком много хлопот и забот, связанных с празднеством. Выйдя из процесса объятий, пожимания рук, медленной раздачи поцелуев подставленным щекам и похлопываний по плечам людей, которые и его похлопывали по спине, он поторопился покинуть синагогу, сел вместе с молодой женой в ожидающий экипаж и, понукая возницу во весь дух скакать к Рейбурн-стрит, помчался туда. Ему необходимо было попасть в "Галерею развлечений" раньше всех гостей.
