Марианна Кожевникова - Входи, открыто!
— Давай книжку стихов сделаем, — говорил Саня, — сами, не спеша, потихонечку. Ляле сейчас не до них, она ремонт затеяла.
— Ремонт?! — встрепенулся Сева. — Значит, нужно поехать к ней. Срочно!
— Не спеши! У нее есть там помощники, — окоротил приятеля Саня.
— Да я не в помощники! Задевает она неведомо куда мои наброски, и привет! У нее там целая папка. Привез показать и оставил. Надо срочно ехать! Спасать!
— Ну не сейчас же ты поедешь, — сказал Саня. — Вот послушай, какое хорошее стихотворение.
— Конечно, не сейчас. Но завтра с утра обязательно, — решил Сева и стал слушать.
— Ляля, она — романтик, чувствуешь? — говорил Александр Павлович. — Она не тащит в жизнь души прозу, всякие там сопли, вопли, оставляет их за кадром.
Вера потихоньку спустила ноги с дивана и тоже слушала. И опять почувствовала родственную близость. Перед глазами у нее возникла худенькая глазастая женщина в косынке среди ободранных стен и развала вещей. В полинялой майке, с ведрами, тряпками. Подружка. И подружке надо было помочь. Ремонт — дело нешуточное. Любому дается трудно. Будь сейчас у нее под рукой какой-нибудь мужичок потолковее, она бы и его наладила помогать.
Вера много слышала разговоров про надежную крепкую мужскую дружбу, но узнать, какова она на деле, не имела возможности. И обходилась своей, женской. Не было случая, чтобы подруга подругу не выручила. Подруга и денег взаймы найдет. И на ночевку устроит. Даже соврет, если нужно. В общем, пора было собираться и ехать в Москву. А романтически настроенные друзья наслаждались поэзией. Вера посидела-посидела да и пошла к себе в комнату спать, устав от эллипсов, анафор, метафор, оксюморонов и акростихов, которыми пересыпал свои рассуждения Александр Павлович.
На рассвете мужчины обнаружили отсутствие Веры.
— Куда это она подевалась? — удивился Сева.
— Я думаю, спать пошла, — поделился своими соображениями Саня.
— Уютная она женщина, и теплее с ней, и веселее, и спокойнее, — задумчиво произнес Сева, наливая себе очередную рюмку сухого красного.
— А Ляля? — неожиданно спросил Саня.
— Ляля? — переспросил Сева и задумался. — Она, знаешь ли, флакон…
— С эссенцией, — подхватил Саня.
— Каплю в воду добавишь, и пей шампанское! — закончил Сева. — Согласен?
— Что-то вроде этого, — кивнул Саня.
— У нее если разговор, то о стихах, если ужин, то кокиль. Я женщин очень люблю, у меня все друзья женщины, — продолжал Сева.
— А я? — поинтересовался Саня.
— Ты — исключение. Женщин я люблю, ценю, чувствую. Я и стерв люблю, в них такое самолюбие бешеное.
— Повезло тебе, Сева, ты всех любишь, а я никого, — неожиданно сам для себя пожаловался Саня.
— Так и живешь монахом?
— Так и живу. Монастырь по соседству способствует. Сублимирую.
— Ох, врешь, Александр Павлович! — Сева погрозил другу пальцем. — Не может такого быть. Тут идешь по улице, так из каждого окна глазки стреляют.
— В тебя, Сева, стреляют! Тут таких, как ты, не видели. Все в рясах да скуфейках.
Приятели рассмеялись. За окном показалось солнце, и последние капли багряного напитка они выпили за его здоровье. Выпили и отправились спать.
Сева в тот день не только в Москву не поехал, он и работать не пошел, проспав почти до вечера. А на другой день с раннего утра уже трудился над росписью в церкви и только к вечеру предупредил отца Федора, что в ближайшее время уедет на целый день в Москву. Папка с рисунками не выходила у него из головы, он о ней очень беспокоился. Беспокоиться-то беспокоился, но тащиться на поезде не хотелось. Сева решил дождаться, когда в Москву поедет Саня к Иващенко, и тогда поехать вместе с ним.
А Саня продолжал бегать от Иващенко. Он чувствовал, что если хотя бы вчерне закончит повестушку, то она уже никуда не денется. В любое время к ней можно будет вернуться, и она оживет, запульсирует… Зацепили Саню и Лялины стихи. Он возвращался к ним и перечитывал, продумывая порядок, в каком выстроится сборник. Порядок этот сам был сродни стихотворению, наживался медленно, постепенно. Все работы вдруг потребовали времени и не захотели спешить. И подчиняясь им, не спешил и Саня. Теперь и он выходил из дома с утра пораньше и бродил то по лесу на лыжах, то по городу пешком, потому что на ходу лучше думалось. Потом возвращался и сидел за письменным столом допоздна. Но бывало, что потом перечеркивал целый день работы. Для вдохновения он время от времени почитывал словари. Заковыристые слова ему не были нужны, он любил простые и точные, а причудливые любил у других писателей, ну и, конечно, в словарях. Перелистал он и учебники, доставшиеся ему от тети Лизы, хотел понять, пригодятся они ему или лучше до поры до времени поселить их снова на чердаке. Из одного вдруг выпало письмо. Александра Павловича поразило то, что оно запечатано. У него героиня в повести только что получила точно такое же. Может, это от нее? Шутки шутками, а Александр Павлович прекрасно знал, что напророчить себе можно все что угодно. Не даром поэты говорят, что стихи сбываются. Если честно, то проза тоже. Он повертел письмо в руках, прочитал знакомый калашниковский адрес, прочитал обратный и побледнел. Сердце внезапно заухало, и дрожащими руками он разорвал конверт. Никогда в жизни он не читал чужих писем. Но это письмо было не чужое. Письмо было от Ольги Николаевны Иргуновой, его матери! Почему же тетя Лиза не распечатала его? Что ей помешало? Или она так сердилась на свою подругу, что и знать ее не хотела? Сердце продолжало колотиться, когда он принялся читать.
«Привет, Лизочек!
Не удивляйся, что вдруг пишу. Нужно объясниться. Уезжала с твердым намерением вернуться, ты знаешь. И Паша тоже знал. Мы так договорились: еду в отпуск на месяц, только и всего. И не вернулась.
Мы с Вадимом сразу поняли, что созданы друг для друга. На людях он мрачный, может, кто-то считает его неудачником, но это не так, я знаю! Но я не об этом. Мы и раньше понимали, а тут убедились окончательно. Мы жили как в раю, и я почувствовала, что еще день, два, и я не смогу вернуться. Паша — золотой человек и Санька… но все равно не смогу. И тогда я сказала, что хочу вернуться немедленно. Вадим меня не отговаривал, он все понимает, все чувствует. Мы сорвались с места, на попутках стали добираться до железнодорожной станции, потом договорились с машиной и попали в автокатастрофу. Очнулись в больнице, я отделалась легким испугом, Вадим потерял ногу. Ты сама понимаешь, я не могу его оставить. Паша справится, я знаю, а Санька… Но не может же быть рая, должен быть и ад… Просто у меня такая судьба. Очень тебя прошу, пиши мне о Саньке побольше и почаще, я знаю, что вы его не бросите.
