Лина Дорош - Новые туфли хочется всегда

– Ну, приехали мы к океану, – говорила я, не отпуская руку, – морю или озеру – и что?

– И ничего. Поцелуи вперемежку с сексом и едой, что еще нужно?

– Тогда зачем куда-то ехать?

– В смысле?

– Найди пять отличий с нашими обычными выходными.

– Они будут длиться две недели.

– Раз, – настроение у меня стремительно падало.

– Там тепло и светит солнце, – Макс еще ничего не заметил.

– Два.

Я убрала руку, но он не приблизился ко мне.

– Мы будем женаты.

– Три.

Макс вернулся с курорта в реальность и понял, что разговор идет уже о чем-то совершенно другом.

– Что-то не так?

– Четыре, – я уставилась в одну точку.

– Может быть, объяснишь?

– Пять. Ты меня убедил: свадебное путешествие и наши выходные – совсем не одно и то же. Мы будем на рассвете и на закате трахаться на берегу, а всё остальное время – в номере. Жрать морепродукты, пить красное вино. Губы у меня опухнут, будто в них закачали силикона. А когда через две недели мы примем вертикальное положение, чтобы двинуться в аэропорт, – голова у нас закружится. Мы приедем домой, и ты пойдешь на работу на следующий же день, а я через неделю. Это потрясающе! Решено. Мы поедем к океану.

– Всё так и всё не так. Ты же не про океан сейчас говоришь. Что ты хочешь мне сказать?

– Не про океан. Я не знаю, что хочу тебе сказать.

Макс взял мою руку и стал ее целовать, говоря:

– Знаешь, мне иногда кажется, что мы с тобой сойдем с ума. И я очень боюсь, что ты первой сойдешь с ума.

– Почему?

– Потому что тогда я тоже сойду с ума, а вылечить меня будет некому. Вылечить меня можешь только ты, а я тебя, похоже, не могу. Даже понять.

Мое раздражение рассеялось. Я положила голову Максу на грудь. Помолчала. Подняла голову, посмотрела ему в глаза. Опять уткнулась ему в грудь и тихо сказала:

– Какой там вылечить! Я не могу тебя даже вальс научить танцевать! Что мы будем на свадьбе делать?

Макс вздохнул, сделал вид, что задумался.

– У меня, конечно, есть заготовленные варианты, – начал он с серьезным видом, – но я боюсь, что ты опять до небес взовьешься…

– Я серьезна в кои-то веки – значит тебе ничто не грозит!

– Ната, ты же знаешь, что это я не с тобой – я вообще не танцую! Тем более при большом скоплении народу… – Макс обрадовался, что я повеселела.

– Я считаю, что это либо упрямство, либо лень. Надо просто потренироваться – и всё получится.

– У меня нет чувства ритма, пойми! Это не упрямство и не лень. Давай будем репетировать, давай! Если ты хочешь – пожалуйста! Каждый день по три раза. Результат, лично для меня, предсказуем.

– Выход?

– Я всё придумал! Я буду тебя долго нести на руках к столу. Под вальс. Я пронесу тебя медленно по залу, могу покружить – пусть это зачтется как танец. Ну, соглашайся, а?

– И всю свадьбу мне сидеть за столом?

– Я разрешаю тебе танцевать с кем угодно и сколько угодно, я буду смотреть как завороженный! Только не заставляй меня танцевать, пожалуйста.

– А как же подвиги во имя любви? Обещанные подвиги, заметь!

В дверь постучали. Я вздрогнула от неожиданности. Матвей спросил из-за двери:

– К Вам можно?

Я посмотрела на себя – сижу, завернувшись в покрывало, из-под покрывала виднеется ночная рубашка. Показалось, что выглядит всё это довольно прилично.

– Входите.

В номер вошел мужчина, только что сошедший со страницы глянцевого журнала. В одежде ровно столько небрежности и помятости, сколько нужно, чтобы выглядеть на миллион долларов. И это только до ремня брюк. Свежевыбритая небритость. Слегка уловимый парфюм. Тонкая серая футболка, от которой цвет глаз и одновременно мышечный рельеф стали ярче. Ниже первого миллиона долларов – дорого состаренные джинсы и ремень. Мысленно я еще раз окинула себя взглядом… Мятая ночнушка. Казенное покрывало, которое ничего не подчеркивало, а лицу придавало землистый оттенок. Еще вспомнила, как обычно выглядит моя прическа после сна, и лицо… без макияжа…

– Блин, – ликование стремительно покинуло меня, и озеро как-то резко потускнело.

– Доброе утро, – сказал Матвей голосом человека, у которого все хорошо.

– У Вас уже да, а у меня – еще нет.

– Почему?

– Если бы это Вы сидели неумытый, непричесанный, помятый после сна – Вы бы не спрашивали.

– Это мой вчерашний день, а Вы излишне драматизируете ситуацию, но переубедить Вас, вижу, будет невозможно. Посему – я удаляюсь, – он повернулся ко мне спиной, – один вопрос позвольте?

– Со спины один позволю.

– Что Вам заказать на завтрак?

– А всё, что у них есть, то и заказывайте.

– Понял и, как обещал, я не еще ухожу, а я уже ушел, – он направился к двери, – а Вы не спешите, собирайтесь столько времени, сколько нужно, чтобы и Ваше утро стало добрым.

– Спасибо.

Он вышел, я спрыгнула с подоконника и направилась в ванную. Дурацкая ванная! Идиотский кувшин! Паршивые свечи и зажигалка тоже паршивая! Меня всё бесило… всё! И особенно то, что даже утром здесь нужно зажигать свечи, чтобы элементарно! увидеть себя в зеркале. Я схватила паршивую зажигалку, чтобы зажечь паршивую свечу и тут же обожгла руку. Зажигалка выпала из рук и моментально перестала быть паршивой, а стала самой обычной зажигалкой.

Со второй попытки вполне уже прелестная свеча загорелась самым очаровательным образом. Милая, милая зажигалка тихо опустилась на полку. Милую полку! Я приняла милую ванну и еще долго плескалась, поливая себя из милого, да просто волшебного, кувшина… Только слегка побаливал ожог на пальцах, но побаливал он тоже очень даже мило… Немного огня, немного боли, немного воды – и всё вокруг стало таким милым.

Вода удивительным образом очищала и освежала кожу без геля и мыла. Ее, воду, не хотелось промокать полотенцем. Она высыхала, и кожа не попросила крема. Волосы тоже удивительным образом легли сами собой без помощи фена и средств для укладки. Краска на лицо тоже не просилась. Я надела каплю легких духов, купальник, джинсы, футболку нежного кораллового цвета и, чувствуя себя нарядной, вышла к завтраку.

Мои русские друзья уже заняли два столика. «Двое в костюмах» опять были в костюмах. Их завтрак, судя по довольным лицам, уже закончился. Они с ленцой потягивали кофе. На столе у Матвея расположились стаканы, бутылка минералки и кувшин с соком.

– Доброе утро? – спросил он голосом человека, готового ко всему, и не только хорошему.

– Теперь да, оно – доброе, – ответила я голосом женщины, способной исключительно на хорошее и очень хорошее.

Матвей с интересом изучал мое лицо минуту или две.

– Как понять женщину? – спросил он вкрадчивым голосом.

Если бы невинность имела лицо и могла говорить, то у нее было бы именно такое выражение лица и голос, как у меня в эту минуту: