Елена Колина - Про меня

В лицее сегодня было интересно. На уроке литературы обсуждали вульгаризмы и просторечия, но не отвлеченно, а кого какие слова раздражают.

Многих раздражает все, что связано с едой: «кушать», «вкусненькое», и ласкательно-уменьшительное – «котлетки», «курочка» или невыносимо ужасное «мяско».

Некоторых раздражают вульгаризмы, связанные с сексом, – трахаться, телки и другие.

По поводу ненормативной лексики вышел спор – девочки верещали «ах, ругаться матом!..» Но наш преподаватель считает, что некоторые матерные выражения ничем нельзя заменить. Я тоже так считаю. Например… и… и еще…

Но, как писал Толстой, «на все есть манера».

Когда Санечка говорит… или Вика говорит… или Катька говорит… это очень точные эмоциональные выражения, а если бы я сказала… это было бы грубо и неуместно.

Меня раздражает, когда говорят «ужасно красивая». Это оксюморон, сочетание несочетаемого. Оксюморон можно использовать в литературной речи («Живой труп» или «Обыкновенное чудо»), но не в разговорной. Еще меня раздражает, когда говорят «я убираюсь в комнате», это означает «убираю себя».

Сегодня вторник, Элик провожает меня до памятника Екатерине.

– Знаешь, почему я выбрал тебя? Я, пожалуй, могу тебе сказать.

Он, пожалуй, может!.. Кто будет с ним общаться, если он говорит «пожалуй»! Даже наши «одаренные» не будут!

– Пожалуй, скажи, а я, пожалуй, послушаю… – сказала я. Глупый теленок, смотрит на меня глупыми телячьими глазами.

– Я выбрал тебя из всех, потому что ты другая, – сказал Элик.

Приятно. Я не такая, как все, я другая.

– Мы оба другие, – уточнил Элик.

Я, конечно, «другая», но в смысле особенная, не такая, как все. А вовсе не «другая» вместе с Эликом. Вот еще, быть «другой» вместе с розовощекой несмышленой куколкой!

– Одинокие, – сказал Элик.

– Я?! Одинокая? Ты что?! – засмеялась я. – Ты думаешь, если у меня нет мамы?.. Я не одинокая! Я просто другая! Я, я… я была под пулями! Ты видел на небе следы от пуль – зеленые, синие, как будто фейерверк?

– Ты обманываешь, ты не видела на небе следы от пуль.

Ну, возможно, я обманываю, и что?

– Я не одинокая! У меня знаешь, сколько всего есть! У меня есть в сто раз больше, чем у всех! У меня есть свой мир.

У тебя есть свой мир?

– У каждого человека есть, – удивился Элик.

– Я имею в виду не свой мир, а СВОЙ МИР.

Как объяснить куколке, что все мы в нашей семье связаны тончайшими любовными нитями? Как объяснить, что мы не просто какие-нибудь «отец, дочка, мама, теща», у нас каждый каждому по кругу «нежный сообщник»?.. Каждый из нас для чего-нибудь: я, чтобы меня любили, Санечка, чтобы мы его любили, Вика, чтобы командовать нами, Катька, чтобы был уют и безопасность. И что мой мир полон дорогих нам мелочей, разной прелестной чепухи, что…

Глупо говорить это Элику, правда? У каждого есть свой мир, и у Элика тоже есть свой мир, его мир состоит из мамы, папы, бабушки, брата, сестры, родственников и тоже полон дорогих ему мелочей.

– Ты все равно не поймешь, – сказала я.

Повернулась и ушла от него.

…Ох, а куколка-то почему одинокий? Я не спросила: а ты-то почему одинокий, бедная маленькая куколка?

– Эли-ик! Подожди! – я подбежала к Элику. – А ты почему одинокий? У тебя же мама-папа-брат-сестра?

– Я одинок как всякий умный человек, – сказал Элик.

Все очевидно – подростковые комплексы.

Но он хотя бы понимает, что он мне сказал, этот доморощенный психолог, эта куколка хренова (вульгаризм), этот дурачок (просторечие)?

Он сказал, что я одинока, потому что у меня нет мамы, а он одинок как умный человек. Жалко его – как он будет жить, если он ни-че-го не понимает…

От памятника Екатерине я пошла не домой, а обратно на Невский.

На веранде был М.

Вот кто точно другой, это он. В театре у него плохо, на душе плохо.

М. два раза сорвал репетиции – он же пьет. Санечка в наказание временно закрыл его моноспектакли. Моноспектакли не приносят театру доход, и Санечка предоставлял М. малую сцену просто из уважения к его таланту. А теперь он пьет из-за того, что Санечка сказал – ищи себе другую сцену. Санечка говорит – ему бы только найти причину.

На душе у него плохо – я же вижу, как он смотрит на свою рюмку водки. Как будто на всем свете они только вдвоем, он другой и она другая.

Моя главная жизнь

Вика сказала нам с Катькой, что ее сексуальная жизнь увеличилась на одного человека.

– Не стыдно тебе, девица, изменять Сережке? – спросила Катька.

– Мне стыдно? С ума сошла?! Я изменяю по-честному. Они же друг с другом знакомы.

Профессор и критик часто бывают у Вики вдвоем, сидят-пересиживают друг друга.

Взрослые старые люди, а ведут себя, как будто они персонажи старого кино, – один перед Новым годом ходит в баню, другой жених, а Вика как будто томная красавица с гитарой.

Когда они вместе, Вика обращается с ними строже, чем по отдельности. Критик думает – Вика привыкла иметь дело с людьми под наркозом, вот и обращается с ними как с роженицами, а профессор ничего не думает, он так слушается Вику, что даже не смеет разоблачить Викино вранье. Вика при нем врет критику, что она врач.

– А у вас, уважаемый, кажется, лекция, – потирая руки, говорит гномик-критик.

– Я могу опоздать на пару минут, – отвечает длинный худой профессор, горестно поглядывает на Вику и нервно убегает. Критик всегда пересиживает – у него же нет лекций, заседаний кафедры, защит аспирантов, он притуляется за столом на Викиной кухне и пишет свои статьи, не отрываясь от Вики.

– Вы что, девочки, ничего не понимаете? Они мне оба нужны, – сказала Вика.

Для Вики все что-нибудь делают. Профессор вкручивает ей лампочки и чинит кран в ванной, а критик водит ее повсюду, на разные модные мероприятия. Вике особенно нравится ходить в редакции толстых журналов.

– Викон, когда ты среди пожилых литераторов, у тебя создается впечатление, что ты – Старая Питерская Интеллигенция, – сказала Катька, – а когда ты с профессором, тебе кажется, что ты еще в третьем классе. Конечно, они оба тебе нужны.

– Давайте подробно обсудим мой любовный треугольник, – предложила Вика.

Катька на диване, я на гинекологическом кресле, Вика перед нами как актер на сцене, прижала руки к груди.

– Знаете, девочки… Мне эмоционально очень тяжело…

Таким нежно-задумчивым голосом в кино обсуждают сложный любовный треугольник, и Вика обсуждает свой любовный треугольник таким голосом, блестя хитрым взглядом.

– Я не могу никого бросить. Нет, я не взвешиваю, кто полезнее и больше меня любит» Но Сережка мне лампочки и кран, а критик любит меня как-то ярче, красивее… Девочки, я же в этой сложнейшей ситуации все сама! Я всех ограждаю от страданий, от ревности, вся эмоциональная тяжесть этого треугольника на мне… Катька! Маруся еще ребенок, но ты-то понимаешь, как мне тяжело?!