Эрика Джонг - Страх полета
Эта тишина выглядела тем более странной, думала я, что обычно он взрывался от малейших моих промахов: моего опоздания с утренним кофе, моих ошибок в выполнении какого-нибудь поручения, моих пропусков дорожных указателей, из-за которых мы терялись в незнакомом городе. А сейчас — ничего.
Он лишь периодически прочищал горло и перчил яйцо. Лишь кашель выдавал его нервное напряжение.
Этот кашель возвращал меня в худшее время из прожитых вместе. Первое Рождество после нашей свадьбы. Мы были в Париже. У Беннета была скрытая депрессия, начиная с первой недели нашей совместной жизни. Он ненавидел армию. Он ненавидел Германию. Он ненавидел Париж. Казалось даже, что он ненавидит меня, будто бы я была в ответе за все. Айсберги ненависти и обиды, которые плывут далеко-далеко по поверхности моря.
За всю долгую дорогу из Гейдельберга в Париж Беннет не сказал мне ни слова. Тишина острее любой иглы. Она, как молот, вбивает вас в землю. И заставляет испытывать все более и более сильные приступы вины. И заставляет твой внутренний голос обвинять тебя сильнее и более злобно, чем это под силу любому внешнему.
Вся сцена отпечаталась в моей памяти, как контрастный черно-белый фильм. Ну, например, бергмановский. Мы играем сами себя в кинофильме. Если бы мы только могли избавиться от того, что играем самих себя!
Рождественская неделя в Париже. День был бело-серым. Они погуляли по Версалю, жалея обнаженные статуи. Скульптуры были сверкающе белыми. А их тени — серыми. Ограждения были такими же плоскими, как и тени. Ветер был холодным и режущим. Ноги занемели. Звуки их шагов напоминают биение сердца. Они женаты, но они не друзья.
Теперь ночь. Недалеко от Одеона. Недалеко от Сен-Сюльпис. Они поднимаются по эскалатору. Отдающийся эхом звук морозных шагов.
Они оба американцы. Он высокий и стройный, с маленькой головой. У него густые черные волосы, заставляющие вспомнить уроженцев Востока. Она блондинка, маленькая и несчастная. Она часто спотыкается. Он не спотыкается совсем. И ненавидит ее за это. Вот мы вам все и рассказали. Кроме самого рассказа.
Мы стоим на самом верху спиральной лестницы одного из левобережных отелей, пока они взбираются на пятый этаж. Она идет за ним круг за кругом. Сначала мы замечаем лишь колышущиеся в такт ходьбе волосы. Но вот уже видны и лица. Выражение на ее лице обиженное и горькое. Его челюсть упрямо выставлена вперед. Он нервно покашливает.
Они поднимаются на пятый этаж и находят свою комнату. Обычная потрепанная комната дешевого парижского отеля. Довольно затхло. Покрывала из ситца выцвели. Ковер растрепался по углам. Окна, задрапированные коричневым велюром, выходят на море крыш. Снова начался дождь, и слышно, как он выстукивает азбукой Морзе всякую ерунду на террасе под окном.
Она про себя думает, что все двадцатипятифранковые отели в Париже обставлял один и тот же человек. Но не может сказать это ему. Иначе он подумает, что она привередничает. Остается лишь жаловаться самой себе. Она ненавидит узкие двуспальные кровати, продавленные посредине. Она ненавидит валик вместо подушки. Она ненавидит пыль, забивающуюся в нос, как только она снимает покрывало. Она ненавидит Париж.
Он, дрожа, раздевается. Вы, конечно, заметили, сколь прекрасно его тело, на котором нет ни одного лишнего волоска, как стройна его спина, как украшены длинными коричневыми мускулами его икры, как длинны его пальцы. Но его тело не для нее. Он укоризненно натягивает пижаму. Она стоит в чулках.
— Почему ты всегда так со мной поступаешь? Почему ты заставляешь меня чувствовать себя такой одинокой?
— Спроси саму себя.
— Что ты хочешь этим сказать. Сегодня Сочельник, и мне так хотелось быть счастливой. Почему ты отворачиваешься от меня? Что я сделала?
Тишина.
— Что я сделала?
Он взглянул на нее так, будто она оскорбила его.
— Слушай, давай лучше спать. Забудем обо всем этом.
— Забудем о чем?
Он не ответил.
— Забудем о том, что ты отворачиваешься от меня? Забудем о том, что ты наказываешь меня ни за что? Забудем о том, что мне холодно и одиноко, что сегодня Сочельник, а ты снова изгадил его для меня? Что же я должна забыть?
— Я не хочу это обсуждать.
— Что обсуждать? Что же ты не хочешь обсуждать?
— Заткнись! Я не хочу, чтобы у тебя случилась истерика в отеле.
— Черт подери, вот до этого ты меня не доведешь. Мне хочется вежливого обращения. Я хочу, чтобы ты по крайней мере сделал любезность и рассказал, почему ты такой трус. И не смотри так на меня…
— Как?
— Неужели то, что я не умею читать твои мысли — мой величайший грех. Я не могу читать твои мысли. Я не понимаю, почему ты такой псих. Я не угадываю твои желания. Если тебе нужно это от жены, то на меня не рассчитывай.
— Конечно же, нет.
— Тогда что? Скажи мне, пожалуйста.
— Не собираюсь этого делать.
— Боже ж мой! Ты собираешься сказать, что тебе нужен экстрасенс для чтения мыслей? Или тебе не хватает материнской заботы?
— Если бы ты хоть немного почувствовала меня…
— Но я же пытаюсь это сделать. Господи, ты же не даешь мне ни единого шанса.
— Ты все ставишь с ног на голову. И не слушаешь.
— Это было в каком-то фильме, правда?
— Что, в фильме?
— Еще одна проверка. Ты проверял меня, как какого-нибудь уголовника. Ты уже устроил мне всестороннее испытание?.. Это была погребальная сцена… Маленький мальчик, смотрящий на свою мертвую мать. Тебя что-то с этим связывает. С того момента ты и получил депрессию?
Молчание.
— Ну, правда?
Молчание.
— Ну же, Беннет, ты приводишь меня в бешенство. Пожалуйста, скажи мне. Пожалуйста.
(Он выдавливал из себя слова. Каждое слово было маленьким подарком).
— Это в какой сцене я участвовал?
— Не устраивай мне проверку! Рассказывай! (Она попыталась обнять его. Он оттолкнул ее. Она упала на пол, цепляясь за его обтянутую пижамой ногу. Это было больше похоже на просьбу о помощи, чем на объятие, она опускается, он пытается не позволить ей опираться на свою ногу).
— Вставай!
(Плача): — Если только ты скажешь мне.
(Он резко выдергивает свою ногу): — Я ложусь в постель. (Она прижимается лицом к холодному полу): — Беннет, пожалуйста, не делай этого, поговори со мной.
— Я слишком сумасшедший.
— Пожалуйста.
— Я не могу.
— Пожалуйста.
— Чем больше ты меня умоляешь, тем холодней я себя чувствую.
— Пожалуйста.
Они лежат, раздумывая, на кровати. Валик с ее стороны влажный. Она вздыхает и всхлипывает. Он, кажется, не слышит. Как только они оказались рядом в центре кровати, он отодвинулся. Это повторяется еще раз. В середине кровати углубление, как у бревенчатого каноэ.
