Не для любви (СИ) - Айрон Мира
Глеб уехал очень рано, почти ночью, чтобы успеть на траурное мероприятие, организованное семьёй Маши и приуроченное к годовщине гибели дочери. Отцу Марии, бывшему тестю Глеба, удалось почти полностью оправиться от последствий аварии физически, однако глубокая душевная рана ещё не затянулась, и вряд ли затянется когда-либо до конца.
Мужчина винил себя в гибели единственной дочери. Конечно, у Долматовых остались двое сыновей, — старшие братья Маши, — и они уже успели подарить родителям пятерых внуков, однако Маша всегда была любимицей отца.
Находиться на поминках было ожидаемо очень тягостно, однако долг есть долг. Глеб предпочёл бы подольше побыть на кладбище, посидеть, несмотря на наставшие холода, снова, в миллионный раз, попросить прощения у Маши. Он знал — он не виновен в том, что с ней случилось, однако сполна чувствовал вину за всё остальное.
Он никогда не любил свою покойную жену. Горе, безысходность и непреходящее чувство вины — вот всё, с чем ассоциировались у Глеба отношения с Машей и недолгая семейная жизнь с ней.
На кладбище Глеб приехал уже в сумерках. Снег был убран, дорожки почищены, — родители и братья Маши были здесь накануне. Положив цветы на надгробие из чёрного мрамора, Глеб смахнул с гладкой поверхности памятника тонкий, почти прозрачный слой успевшего налететь снега. Памятник установили в конце августа, и Глеб, который сам разработал проект и сделал заказ, приезжал на несколько дней. С портрета на Глеба смотрела Маша, которая по непонятным причинам всё ему простила.
Ехать к родным и оставаться в городе хотя бы до завтра Глеб не собирался; он планировал уехать прямо с кладбища и вернуться домой, в свой единственный нынешний дом, прямо ночью. Казалось, даже неполные сутки вдали от Ольги и Фёдора — это нечто невыносимое.
Как он смог прожить без Ольги больше года? И жизнь ли это была? Как он смог сделать то, что сделал? Он ли это был?
Тогда, прошлым летом, Глеб был в бешенстве после того, как Ольга выдвинула ультиматум, и душа требовала лишь одного: уязвить, отомстить, причинить боль, причём, чем сильнее будет боль, тем лучше. Какое право имела эта выскочка ставить ему условия? К тому же, Глеб хотел во что бы то ни стало доказать самому себе и Ольге, что он в ней ни капли не нуждается.
Доказал…
Однако тогда Глеб ещё не знал, что причинённая им боль "отрекошетит" в него же, и чем сильнее будет боль Ольги, тем больнее будет ему самому.
Игорь будто чувствовал, позвонил ему в тот злополучный вечер и предложил отправиться на приём к Долматовым. И Глеб, который никогда раньше не соглашался посещать подобные мероприятия, вдруг принял приглашение.
На приёме все так старались свести его с Машей, а сама она так старательно обольщала его, что Глеб позволил себя обольстить. Маша оказалась девственницей, и этот факт не только приятно удивил Глеба и потешил его мужское самолюбие, но и внушил нечто вроде ответственности. Особенно после того, как через несколько недель Маша сообщила о беременности.
А дальше всё пошло будто само собой — помолвка, свадьба… Ольга, которая пыталась остановить его, и сам Глеб, который испугался выйти к ней, спрятавшись за стеной высокомерия и холодности. В глубине души он знал, что если хотя бы ненадолго выйдет из старательно слепленной им самим "новой жизни", обратно уже не зайдёт.
Глеб окончательно понял, что натворил лишь тогда, когда встретил Ольгу в клубе в обществе Яна Кислицына. Он всегда бешено ревновал Ольгу ко всем её бывшим мужчинам и ко всем ныне окружающим её представителям сильного пола, и это чувство разрушало его изнутри.
Когда Глеб увидел Ольгу с Яном, он понял, что прежняя ревность, порой казавшаяся невыносимой, — это всего лишь цветочки. Та первоначальная, предыдущая ревность была "теоретической". А когда увидел своими собственными глазами, как Ян целует руки Ольги, Глеб готов был сдохнуть на месте.
Тут-то он и понял окончательно, что не сможет жить не свою жизнь, "новую". Жизнь, в которой нет Ольги. Жизнь, в которой его Ольга принадлежит другому.
Тогда же он твёрдо решил: как только Маша родит, он подаст на развод, и пусть о нём думают всё, что угодно. Ребёнка своего бросать он не собирался, намеревался всегда поддерживать, а к Маше даже прикоснуться не мог уже тогда, отговаривался тем, что боится навредить, хотя доктор, ведущий беременность, никаких ограничений и запретов на близость не ставил.
Правда, Глеб не очень хорошо представлял себе, как именно будет возвращать Ольгу, но был уверен в том, что вернёт.
Судьба распорядилась по-своему, и Маша ушла в твёрдой уверенности, что у неё любящий, заботливый муж, а не малодушная скотина и мудак, коим он являлся и является в самом деле. Глеб тогда даже не знал, сына они с Машей ждали или дочь, — они не успели узнать об этом… Глебу потом уже сказали… в прошедшем времени.
* * * * * * * * * * * *
За ворота кладбища Глеб вышел уже глубоким вечером. Он не чувствовал ни холода, ни жажды, ни голода. Единственное, чего ему хотелось, — прямо сейчас оказаться дома, с Ольгой и Фёдором.
Конечно, их "семья", по сути, семьёй не является, и держится всё исключительно на Фёдоре. И тем не менее, Глеб был счастлив при мысли о том, что послезавтра они с Ольгой официально станут мужем и женой, и Ольга тоже будет Никифоровой, как Глеб и Фёдор.
Даже если она никогда не оттает и не подпустит Глеба, не позволит прикоснуться к себе, всё равно в ближайшие пятнадцать лет у него есть шанс вернуть её: от Фёдора Оля не сможет отказаться ни при каких обстоятельствах. А он, Глеб, будет надеяться и ждать.
А ведь когда-то она мечтала выйти за него замуж, умоляла его, и это было не так уж давно. Совсем недавно. Чем была наполнена тогда его слабая чёрная душа? Как можно было по своей воле отказаться от единственной женщины, которую он любил, любит и будет любить?
А теперь ему достаточно того, что она не любит никого другого, пусть и его, Глеба, тоже не любит.
Глеб почти дошёл до машины, как вдруг заметил припаркованный неподалёку большой чёрный внедорожник, от которого отделилась мрачная тёмная фигура. Внезапно Глебу подумалось, что сейчас его порешат прямо тут, но вскоре он узнал приближающегося к нему мужчину.
— Ты? — хмуро спросил Глеб. — Что тебе нужно? Ты же меня послал. Или решил всё же закопать? Попробуй!
Кулаки Глеба сжались так, что костяшки пальцев заныли. Однако белобрысый, этот знакомый Ольги, выглядел вполне миролюбиво.
— Я ещё подумаю, посмотрю на твоё поведение, — усмехнулся он. — Меня Лёха звать, если что.
— Я знаю. Только на. уя мне эта информация?
— Хорош бычить, я с миром пришёл. Пока с миром. Предлагаю посидеть, поговорить спокойно, выпить и закусить. Заодно Машу помянем.
— Мне некогда, я спешу, — попытался отказаться Глеб, но почему-то понял вдруг, что отказаться не получится. — И с чужими людьми я Машу не поминаю.
— Завтра уедешь, а сегодня посидим у меня на даче, поговорим. Не бойся, если бы я хотел сейчас тебя урыть, уже урыл бы. Мне нужно узнать, что ты затеял, и почему Ольга скрывает это от меня.
— Кто тебя боится-то? И вообще, ты что, Ольгин папа? С какого перепугу она должна тебе сообщать обо всём? — зло спросил Глеб. — Нет, не папа? Тогда без тебя разберёмся и без твоего благословения.
— Я одноклассник Оли, друг детства и юности, можно сказать. Не бузи, поехали. Ты устал, тебе сегодня далеко лучше не ехать.
— Спасибо за заботу, — вздохнул Глеб, и вправду чувствуя непомерную усталость. — Поехали. Что у тебя там, на даче, из выпивки есть?
— Всё, — лаконично ответил Лёха. — Держись за моей машиной, тут недалеко ехать.
* * * * * * * * * *
— Шмурдяк, — поморщился Лёха и, отодвинув стакан с ви́ски, налил в другой стакан водки.
— Сам ты шмурдяк, — даже будто обиделся Глеб, хотя все напитки они достали из бара на даче Лёхи. — Ни фига не смыслишь.
— У моего деда в деревне самогон лучше, — покачал головой Лёха. — Пожалуй, поеду завтра, навещу своих стариков.
