Твое имя - И Эстер
Время в некотором смысле проходит. Мастер по ремонту уходит так же бесшумно, как и пришел. Т/И замечает это, когда становится слишком поздно.
Ее сердце начинает оживать среди какофонии несинхронизированного времени. Мастер восстановил не линейный ход одной человеческой жизни, а ревущий каскад, который является самой вечностью, настолько всеобъемлющей, что, когда Т/И ослабляет свое внимание, она вообще ничего не слышит. В последний раз она так себя чувствовала, когда наблюдала за Муном, который исполнял танцевальное движение, не поддающееся описанию.
В тот момент она тоже будто бы смотрела, как вечность по каплям лилась сквозь сладкозвучную тьму, окутывающую видимый мир. Находясь среди оживших часов, она мечтает, подобно освобожденному голубю, улететь в другой мир. Там она будет заключена в янтарь своего существования. Она больше никогда не состарится; она забудет день своего рождения.
Т/И наконец-то пришла в себя и смогла встать. Оглядывая комнату, она понимает, что пропали ее любимые часы: карманные, которые открываются и закрываются, как моллюск, как бы намекая на то, что бывают моменты, когда не следует знать время. Ремонтник забрал их с собой. Она больше не слышит их характерного тиканья, четыре щелчка в секунду, но она слышит, что ее зовут.
Она собирает чемодан и выходит из квартиры, прислушиваясь к звуку карманных часов. Она ищет тихие места, такие как часовни и свалки. Всякий раз, когда воробей невротически щебечет рядом с ней, она топает ногой, чтобы прогнать его. Она идет и идет, в конце концов оказываясь в ошеломляюще большом городе, но, поскольку ремонтника нигде не видно, она продолжает идти, и этот город медленно превращается в другой город, который становится еще одним городом. Т/И слишком устала, чтобы сделать еще хоть шаг. Она падает на спину на тротуар. Ее чемодан за компанию падает рядом с ней. Совершенно новые, еще не заселенные многоквартирные дома закрывают ей вид на голубое небо…
Я отложила ручку. Я не знала, что будет дальше.
Вполне возможно, что Т/И будет бесконечно переезжать из города в город. Она никогда не найдет мастера по ремонту, но никогда не потеряет уверенности в том, что он существует где-то в мире и что его можно найти.
И одно это убеждение значило бы все. Но существовал также шанс, пусть и незначительный, что, пока она будет лежать там, у подножия этих высоток, на одном из их бетонных фасадов внезапно загорится единственное окно. Т/И поднимется на лифте высоко в атмосферу и найдет того мастера по ремонту. Он будет ждать ее в квартире, в которой не будет ничего, кроме кровати, которую они будут делить. Остальная часть здания, все тридцать этажей, будет пуста.
Меня осенило: было крайне важно, чтобы Мун прочитал мой рассказ. Ибо здесь, в этой записной книжке, была наша утраченная история.
Здесь, в этих сценах, была символическая игра теней всего того, что уже произошло между нами. Но события, которые последуют за этим, не поддавались моему воображению. В действительности, я знала лишь то, что в этом невообразимом будущем мы, наконец, будем вместе, вдали от мира, освобожденные от его сокрушительной гравитации. Мы встретимся друг с другом в бесконечности. Мы сбросим свои тела, и наши души устремятся друг к другу. Вместе, отрекаясь от реальности, мы достигнем того, чего раньше не удавалось ни одному фанату и его звезде: взаимной идентичности, совершенной любви.
Я заглянула на кухню. К моему удивлению, Мун был там. Он стоял у стойки, повернувшись ко мне спиной, и разбивал яйцо в стеклянную миску. Сначала я хотела позвать его, но не смогла использовать его чистое имя таким функциональным способом. Из тех сотен раз, что я произносила его имя раньше, я ни разу не обращалась к нему напрямую, не говоря уже о том, чтобы грубо потребовать его внимания. Этот слог всегда подходил к моим губам как задумчивый вздох.
– Что ты готовишь? – спросила я.
– Ничего, – ответил он. – Просто хотел попробовать, каково это – готовить.
У кухонного стола были два стула, расположенные перпендикулярно друг другу, словно пара, которая предпочитала близости своих тел прямой взгляд на лица друг друга, только что закончила трапезу. Мы с Муном сели.
– Чем я могу помочь вам, мисс Осеол? – спросил он.
Я положила блокнот на стол, перевернула обложку и пододвинула к нему.
– Мне бы хотелось, чтобы ты прочитал кое-что, что я написала.
– Но это на английском. – Он вглядывался в первую страницу.
– Тебе необязательно понимать каждое слово. Самое главное – уловить общую идею. Не торопись, я могу подождать.
К моей большой радости, он взял блокнот и начал читать вслух. Мне нравилась игривость его акцента; казалось, его невозможно исправить. Он сделал паузу, когда наткнулся на слово «Т/И». Он попытался произнести его как «ти», но тут же передумал, остановившись вместо этого на «ТэИ». Каждый раз, когда он произносил аббревиатуру, я все сильнее осознавала себя в этом звуке – хрипловатую несущественность «Т», которая застревала в горле из-за плотности «И». Казалось, он спрашивал «зачем»[13] мое существование, «почему» я была той, кем я была.
Он перевернул страницу и продолжил чтение. Но, когда персонаж Мун появился на автобусной остановке, он оборвался на полуслове.
– Вы написали рассказ обо мне, – сказал он.
– Да, – ответила я. – Пожалуйста, продолжай читать.
Но он вернулся к первой странице и начал сначала. На этот раз он нетерпеливо читал себе под нос. Если раньше он читал вслух из инстинктивного желания понравиться, то теперь он читал, чтобы понять. Иногда он заговаривал, чтобы спросить, что означает то или иное слово. Он предположил, что Т/И означает «Да/нет»[14], полагая, что косая черта предполагает раздробленное самоощущение главного героя. Когда я пояснила, что это означает «Твое имя», он только еще больше запутался.
– Если я должен заменить Т/И своим собственным именем, то это история о том, как я взаимодействую сам с собой? – спросил он. – И чем же я, по-вашему, похож на философа? Я ничего не смыслю в философии.
Мун уже углубился в историю на несколько страниц. Всякий раз, когда появлялся его тезка, его глаза вспыхивали удовольствием и подозрением.
– Кто более реалистичен – я или он? – спрашивал Мун. – Кто ведет жизнь самозванца? – Он продолжал ждать, когда рассказ «поймет его правильно», как будто это докажет, что он верно преподнес себя публике.
Тогда он был бы уверен, что тот, кем он был снаружи, подтверждает то, кем он был внутри. Но каждый раз, когда в рассказе появлялось точное описание, он, казалось, возмущался тем фактом, что кто-то мог так хорошо его знать. В общем, персонаж все делал неправильно.
Он дочитал до сцены, где девушка голышом катается на велосипеде по берлинской улице, специально падает с него и скользит по асфальту. Она добавляет гной из своего истерзанного тела, когда готовит самые вкусные блюда в жизни Муна. Это было в начале их знакомства.
Мун застонал от отвращения.
– Не принимай это так близко к сердцу, – попросила я. Но я не была уверена, что именно его взволновало – то, что сделала Т/И, или то, что съел Мун.
После этого Мун перестал читать. Он постучал пальцами по блокноту, затем вернул его мне.
– Это, похоже, интересный рассказ.
Прозвучало так, как будто он слышал о нем от кого-то другого.
– Ты едва дочитал первую главу, – заметила я. – Пожалуйста, прочти до конца. Мне так много нужно тебе сказать. Но слова бесполезны, я слишком много и быстро говорю. Эта история – мой способ сказать все сразу. Поняв ее, ты увидишь, что я знаю тебя лучше, чем кто-либо другой, и что я люблю тебя чистым сердцем.
Мун внимательно разглядывал меня.
– Я все еще не могу понять, откуда ваш акцент, – медленно произнес он. – Он звучит беззаботно, как будто вы шутите. Но то, что вы говорите, никогда не бывает смешным. Эта странная официальность вашего тона… Да, я знаю, в чем дело: вы говорите по-корейски как диктор новостей из прошлого десятилетия. И все же вы коверкаете произношение самых простых слов. Вас кто-то послал? Компания, правительство? Нет, я не могу себе представить, чтобы кто-либо направил вас в качестве своего представителя. Я даже представить себе не могу, что вы чья-то дочь. Когда я впервые вас увидел, я подумал: какой странно невнятный человек… словно окно, покрытое пылью…
