Предатель. Ты врал мне годами (СИ) - Арина Арская
С тихим шуршанием шин машина останавливается, и я отстегиваю ремень безопасности. Надо помочь Любе выйти из машины, но она тихо и презрительно говорит:
— Можешь не утруждаться.
Я с медленным выдохом откидываюсь назад и сжимаю переносицу:
— Как скажешь.
Она не знала.
Или захотела не знать? Захотела и забыла ту ночь? И мои признания?
Или это я захотел думать, что она услышала меня, выбрала семью и приняла непростое решение быть со мной вопреки всему?
— Дай мне пять минут, — Люба открывает дверцу и пытается неуклюже выбраться из машины.
Сердито покряхтывает.
Я выныриваю из своих мыслей и открываю дверцу с тихими и мягким щелчком.
— Нет! Я сама!
— Люба, прекращай.
— Мне не нужна твоя помощь!
— Моему сыну нужна, — я тоже повышаю голос и оборачиваюсь через плечо. — Это глупо, Люба.
Поджимает губы и шумно выдыхает. На глазах вспыхивают слезы, будто ей больно на меня смотреть.
Моя ласковая тихая девочка стала обиженной и злой женщиной, с которой у меня никак не выходит серьезный разговор.
Потому что меня захлестывает гневом от слез, и этот гнев требует совсем не извинений с моей стороны, а физического освобождения.
Всхлипы Любы вызывают во мне желание взять ее силой, словно грубой близостью и через подчинение я смогу вернуть себе право на нее. Право и дальше быть ее мужем.
Нет, никакого сейчас разговора у меня с ней не выйдет, потому что велик шанс, что ее опять накроет истерика, и меня переклинет.
А она беременна. Она на позднем сроке.
Выдыхаю.
Со мной творится какая-то дикая дичь.
— Я помогу тебе, — медленно проговариваю каждый слог. — Давай не будем все усложнять.
Накрывает живот руками, словно пытается его защитить от меня. Опять почуяла во мне перемену настроения?
Торопливо покидаю салон. Хлопаю дверцей и обхожу машину.
Отец мне тогда сказал, что стоит промолчать о Кристине и о том, что у меня родилась дочь, потому что не стоит портить брак такой некрасивой правдой.
Да, будет проще все вывалить на молодую мамочку и испортить ей материнство, которое должно остаться в памяти светлыми воспоминаниями.
Нет, надо уладить вопрос иначе, и оставить для жены ее важный кусок жизни без грязи и слез.
Конечно, перед своим советом, он долго помолчал, выпил и только потом разродился на отцовскую поддержку. После налил и мне.
Я не смог последовать его совету. Когда я вернулся от него к Любе и когда увидел е спящей на диване, меня развезло.
И как забавно.
Мое признание не было услышано и принято, а я не стал заморачиваться по поводу того, что у нас с Любой не было скандала.
Мы ведь другие. Наша любовь сильнее ошибок, и моя жена выше обид. Ну, похоже, в некоторых моментах я не очень умный.
Я тот, о ком можно сказать, что “сам обманываться рад”.
Подаю руку Любе, которая отворачивается от меня, приподняв подбородок. Может, если бы она сейчас спала, то я бы мог выдавить из себя оправдания и сожаления?
Хмыкаю.
Люба оскорбленно смотрит на меня.
Мы с ней на разных волнах. Мы не чувствуем друг друга, и если она сейчас может от кого получить информацию, которая ее хоть немного успокоит, то только от Кристины.
Да, сейчас ей нужно понять наше прошлое, которое было скрыто от нее. И нет, я не жду того, что она поймет меня, но тайн между нами больше не должно быть.
— Какой же ты мерзавец.
Моя вспышка гнева затухает, когда она опирается о мою ладонь и мягко ее сжимает.
Я аж задерживаю дыхание.
Выползает из машины и выдергивает руку из моего захвата. Отходит на несколько шагов:
— Пять минут и поехали. Кристина же не осерчает, что мы немного задержимся?
Глава 37. Может, передумала?
— Она родила… Люба… Я обещаю тебе, об этой девочке никто не узнает… Я не знал, что она залетела…
В моем мозгу пульсирует пьяный голос Богдана.
— Ей не место в нашей семье… Я это понимаю… понимаю… черт… я не знал, Люба, но она родила… девочку…
Делаю глубокий вдох.
Признание Богдана всплывает не четким воспоминанием, а размытым и приглушенным. Я сейчас будто вспоминаю детали сна, который мне снился очень давно.
Я слышала его признания, но они не смогли меня окончательно разбудить, или я…не хотела просыпаться?
— Да, это мое решение, — шепчет в темном воспоминании Богдан. — Я не ждал ее… поэтому ее не будет с нами. И мы закроем эту тему. Да?
Богдан обнимает меня со спины и прижимается ко мне с выдохом:
— Я о многом прошу, но Люба… Мы же это переживем, верно? Мы завтра проснемся и постараемся… Я пострараюсь…
Накрываю лицо ладонью.
А какими были следующие дни после этой ночи?
Я помню лишь дикую усталость и то, что Богдан серьезно включился в отцовство и начал проявлять чудеса заботы и любви.
— Ты серьезно? — оглядываюсь на Богдана, который ждет меня у машины. — Ты решил, что я тогда все проглотила?
И мне сейчас не надо объяснять, о чем я веду сейчас речь. Он и так понял, судя по его тяжелому взгляду.
— Что ты молчишь? — разворачиваюсь к нему, придерживая живот. — Приперся пьяным и признался мне спящей в своих грешках?
— Так ты внезапно вспомнила? — он вскидывает бровь.
У меня талант игнорировать реальность, если она делает мне больно.
Была зима. Мне шестнадцать лет, и к папе приехали его хорошие друзья, но вот только сейчас моя память возвращает слезы маме, которая вместе со мной готовила ужин на кухне, пока папа беседовал с гостями на улице под густым снегопадом..
Это были не друзья, ведь друзьям
