Подонок. Я тебе объявляю войну! - Елена Алексеевна Шолохова
— Считай, пожалел.
— О, так ты у нас жалостливый. Прямо сама доброта и милосердие! — с горечью восклицаю я.
Смолин резко ударяет по тормозам и останавливает машину на обочине. Меня швыряет вперед так, что ремень врезается в туловище.
— Ты нормальный?!
Он разворачивается ко мне всем корпусом. Яростно сверкая глазами, выпаливает:
— Еще слово и я тебя высажу к чертям! И при сама до Меркуловой за своим барахлом, ясно?
— Ясно, — отвечаю я. И иду ва-банк: — Удали мою фотку. Пожалуйста.
С минуту мы смотрим друг другу в глаза. Его — горят как угли, но отвести взгляд от них невозможно.
Возникает странное ощущение, будто сейчас что-то произойдет. Меня даже неясное волнение охватывает. Мне кажется, он тоже это почувствовал и дрогнул внутри. Но затем это ощущение исчезает. Он отворачивается, заводит машину и трогается с места.
Несколько минут мы едем молча. Потом я все же снова завожу разговор:
— Ты ведь можешь быть нормальным. Зачем тебе это? Тебе станет легче, если выложишь эту фотку в сеть?
— Да мне пофиг, — хмуро отвечает он.
— Тебе не пофиг, — заявляю я с внезапной самоуверенностью, которую сама от себя не ожидала. — Было бы пофиг, ты бы не увез меня вчера…
— Я просто не хотел лишних проблем, — возражает он и с нарочитой грубостью добавляет: — А на тебя мне вообще плевать.
Мне тут же вспоминается, как он с утра спорил с Соней, что не мог бросить меня на улице, мол, вдруг я замерзну или еще что-нибудь плохое случится. Наверное, это глупо и самонадеянно, учитывая обстоятельства, но мне вдруг на ум приходит мысль: я ему нравлюсь. Нет, не нравлюсь. Точнее будет: я его волную. Причем против его желания.
— Было бы плевать — ты бы сейчас не ехал со мной к Полине, — заявляю я, а сама слежу за его реакцией, замерев в напряжении. Что он сделает? Психанет? Начнет доказывать обратное? Или, наоборот, даст слабину?
Но он на это просто молчит. Смотрит перед собой, крепко стиснув челюсти. И ни слова в ответ.
Но я не отступаю, делаю еще одну попытку до него достучаться.
— Стас, ну правда, зачем это тебе? Пожалуйста, удали эту фотку.
— Я же сказал, уйдешь — удалю, — злится он.
— Я все равно не уйду…
Он мрачнеет еще больше.
— Ну и дура.
А затем включает свою ужасную музыку, видимо, чтобы я его больше не доставала.
К Меркуловой он заходит вместе со мной. Полина встречает нас у дверей.
— Привет, — здоровается она как ни в чем не бывало. А мне так и хочется ей ответить, что мало ее побрили, но с каменным лицом прохожу мимо нее в гостиную.
Там — черт ногу сломит. Кругом все разбросано, стулья перевернуты, какой-то парень спит на диване. Выдергиваю из-под него свои джинсы, на полу нахожу футболку, а сумку Меркулова сама приносит.
— Проверь, всё ли на месте, — советует Смолин.
***
Всю обратную дорогу Смолин вновь пытает меня тяжелым роком. И когда мы подъезжаем к нашему двору, у меня уже голова раскалывается от басов и ударников. Выхожу — и тотчас музыка смолкает. А вслед летит:
— Эй! У тебя три дня. Если до понедельника не уйдешь от нас…
Я, не оглядываясь, шепчу под нос: «Пошел к черту!» и захожу в подъезд, не дослушав его угрозу. А вот дома… дома на меня нападает настоящая паника.
Что делать? Что, черт возьми, делать? Вариантов-то, собственно, всего два. Уйти или остаться, несмотря на его угрозы. Но уйти я не могу. Особенно вот так — как побитая собака. А если останусь… ждет меня тогда позор. Позорище…
Полдня я терзаюсь, а вечером, перешагнув стыд, звоню Олегу Хоржану:
— Привет, Олег. Ты тогда говорил, что поможешь мне, если вдруг что… Понимаешь… — начинаю я и замолкаю, не представляя, как ему всё это выложить.
И слышу в ответ твердое:
— Что нужно сделать?
29. Женя
У Олега я дома впервые. Впрочем, вряд ли кто-то еще из нашего класса у него успел побывать. Его мать, моложавая и очень хорошенькая, только слишком ярко накрашенная, увидев меня, аж восклицает удивленно:
— Оу! Ты к моему Олегу?
А потом, двусмысленно хихикнув, кричит куда-то вглубь квартиры:
— Олежек, милый, к тебе тут девочка пришла!
Олег появляется почти сразу. Пока я разуваюсь, его мать меня разглядывает с живым любопытством.
— Мам, иди к себе, — хмуро просит он.
— Может, ты нас познакомишь?
Но Олег лишь бросает на нее взгляд, в котором читается суровая просьба: «Прекращай!».
— Я — Женя, — представляюсь я сама.
— А я — Элла.
На ней красный шелковый халат с золотыми драконами и пояс с кисточками.
— А… отчество?
— Никакого отчества. Просто Элла, — ослепительно улыбается она.
— Жень, идем, — зовет меня Олег, и я следую за ним.
Он заводит меня в свою комнату, и почти сразу его опять зовет мама.
— Олежек! Можно тебя на секунду?
— Располагайся, я сейчас.
Я осматриваюсь. Здесь просто идеальный порядок, идеальнейший: ни пылинки, ни соринки, ни одной вещи не на месте. Как в музее. Только длинный стол с двумя огромными мониторами и куча всякой навороченной периферии для компьютеров дает понять, что здесь кто-то живет.
Из-за двери слышу, как Олег сердито отвечает матери:
— Мама, хватит! Не придумывай. Мы просто друзья… Всё, успокойся!
Мне становится неловко. Олегу, когда он возвращается, тоже явно не по себе.
— Извини, у мамы вечно всякая ерунда в голове.
— Вы совсем разные. Ты, наверное, в папу…
Олег пожимает плечами.
— Я не знаю своего отца.
Черт, лучше бы я помалкивала.
— Я тоже своего не знаю, — признаюсь, чтобы как-то сгладить неловкость. — То есть… знаю только по рассказам мамы. Он ушел, когда мне и года не было. У него теперь другая семья, и живет он в другом городе. Во Владике. Про нас забыл давно. Ни разу от него ни открытки, ни звонка, ничего… Он даже на похороны Игоря не приехал. Только три тысячи прислал… Ладно, да ну его. Он нас забыл, и мы его тоже.
Олег, задумавшись, кивает, но, похоже, не мне, а своим каким-то мыслям. Потом будто стряхивает эту задумчивость и снова сосредоточенно хмурится.
— Жень, так что у тебя случилось?
— Я расскажу, — присаживаюсь я рядом с ним за стол. — Всё по порядку расскажу, только, пожалуйста, никому, ладно?
И я выкладываю Хоржану всё как на духу: и про то, что кто-то поиздевался над мамой, и про Меркулову, и про Смолиных, и даже, сгорая от стыда, про злосчастное
