Скажи, что любишь - Маргарита Дюжева
Кстати, неплохая идея. Может, согласиться? Сидеть в палате, никого не видеть, не слышать, медитировать? Но стоит только представить добровольное заключение, как становится тошно. Нет, я так не смогу. С недавних пор у меня аллергия на клетки, какими бы золотыми они ни были.
Поэтому клятвенно обещаю Ирине Михайловне держать себя в руках и не нервничать по пустякам.
Но тем же вечером снова нервничаю. Потому что приходит уже знакомая медсестра с огромным букетом розовых роз.
— Сюрприз для вас. Смотрите, какая красота.
Ставит вазу на тумбочку рядом с кроватью и, восторженно вздыхая, поправляет тугие, сочные бутоны.
— Вам очень повезло с мужчиной, — роняет и тут же заливается краской, осознав, что ляпнула лишнего, — простите… но такие красивые цветы. Это, наверное, очень приятно.
Ага, приятно. Очень. Аж руки от приятности вспотели.
Мне даже не надо смотреть карточку, чтобы понять от кого веник. За версту чувствуется Смолинский отпечаток. И меня бомбит от этого.
Он издевается? Никогда цветов не дарил, а тут решил порадовать? Смешно.
Но самое главное, откуда он вообще знает, что я люблю розовые розы?
***
На следующий день ко мне прискакала Ленка. Как всегда шальная, бодрая с какой-то дурнинкой в глазах.
— Влюбилась что ли? — я подозрительно спрашиваю у подруги, которая суетится вокруг меня, как курица вокруг яйца.
— Что? Нет! — возмущается она, но предательский румянец растекается по щекам.
— Точно влюбилась.
— Нет.
— Значит просто с кем-то провела бурную ночь?
— Нет!
Румянец становится в два раза ярче, выдавая ее с головой.
— Колись, что за принц такой прекрасный нарисовался.
— Никто не нарисовался. Я просто вкусно поела.
— Так вкусно, что аж светишься? Какой-то супер пирожочек урвала? — я продолжаю допытываться, а Ленка пыхтит как паровоз.
— Отстань!
— Неа. Мне скучно, а тут ты такая румяненькая. Грех не докопаться.
— Ты бессовестно пользуешься своим положением! Знаешь, что беременных душить нельзя.
— Никак нельзя. Их можно только холить, лелеять и кормить вкусняшками. Поэтому колись.
Лена закатывает глаза, потом берет стул и садится напротив меня.
— Лучше, расскажи, как ты умудрилась в больницу загреметь. Нормально же все было.
Улыбаться сразу перехотелось. Досадливо машу рукой и отвожу взгляд.
— Смолин?
Киваю.
— Наорал?
— Нет.
— Обидел?
Уже давно…
— Его внезапно стало слишком много вокруг меня.
Она кивает на цветы:
— Он?
— Он.
Он некоторое время молчит, потом недоуменно спрашивает:
— Исправлять что ли решил?
— Понятия не имею. Сказал, что в этот раз хочет сделать по-человечески.
Снова тишина. Сидим две такие нахохлившиеся, думаем, вздыхаем. Наконец, Ленка выдает:
— Ох уж эти мужики.
— И не говори-ка…
— Сначала нахеровертят, а потом цветы таскают. Будто это пилюля от всех проблем.
Пилюля или нет, но на языке горько, когда смотрю на розы. А раньше бы кипятком после такого подарка брызгала, сделала бы миллион фотографий и любовно гладила каждый лепесток.
— Что планируешь делать?
— У меня не слишком большой выбор.
— Ну как же…можно отравить его, треснуть по голове, чтобы обо всем забыл или сбежать, чтобы никогда не нашел, — Ленка пытается шутить, но выходит так себе, и она это понимает, — прости. Пытаюсь отвлечь.
— Да нормально все, — я жму плечами и устало опускаюсь на подушки, — будем налаживать контакт. Уж не знаю, получится ли по-человечески, но попробую. Ради ребенка. Пусть Кирилл оказался хреновым мужем, но имеет право быть отцом...если захочет. А все эти обезьяньи ужимки – типа никогда ему не скажу, это только мой секрет – бред собачий и детский сад. Я бы и так, и так сказала ему после рождения, но сложилось иначе, поэтому придется выгребать из того, что есть.
— Молодец ты все-таки. Сильная. Я бы так не смогла.
Да какая сильная? Сердечко-то вон как колошматит. Страшно, грустно и одиноко.
— А что мне остается? От Смолина так просто не отмахнешься, не тот вариант. Придется подстраиваться.
— И замуж за него пойдешь?
— Вот от этого я, пожалуй, откажусь. Пусть на свистках своих женится, а мне прошлого раза хватило выше крыши. Становиться несчастной женщиной-нянькой, назначение которой сидеть дома, тереть детям сопли и лишний раз не отсвечивать, не собираюсь. Я еще молодая, красивая и все у меня впереди, да и на Кирилле свет клином не сошелся.
— Ну, слава Богу, — облегченно выдыхает Лена, — я уж боялась, что ты снова умирать из-за него будешь.
— Не буду. Не хочу.
У меня теперь другие приоритеты и другие планы на жизнь, в которых нет места слепой безответной любви к мужчине, которому нет до меня никакого дела.
Как там говорится? Люби себя, чихай на всех и в жизни ждет тебя успех?
Пожалуй, сделаю это своим девизом по жизни.
Мне так и не удается раскрутить Ленку на разговор о том, почему она светится, как начищенный пятак. Вроде открытая она, ничего в себе не держит, но порой создается впечатление, будто скрывает что-то. Или кого-то…
После ее ухода у меня очередная капельница, обед и тихий час. Та медсестра, которая вздыхала на букет от Смолина больше не приходит, хотя я слышу ее голос в коридоре. Кажется, она меня ревнует к моему бывшему мужу. Так глупо, и так смешно. Я до сих пор не могу понять, как он это делает? А впрочем, не важно…
Вечером мне звонит Славка. Добрая Леночка уже растрепала ему, что я больнице и по какой причине туда попала.
— Что, Светлана Батьковна, стоило мне только свалить в командировку, как ты в разнос пошла?
— Нет, — невольно улыбаюсь.
Мне приятно слышать его голос. У него своя магия. Если у Смолина – это ломать одним взглядом и внушать зависимость, то у Славы – успокаивать и поднимать настроение. Мой антидепрессант.
— Ну как же нет. С муженьком бывшим опять спуталась.
— Да на фиг он мне сдался? — смеюсь, — когда у меня есть ты.
— Смотри у меня! Будешь хулиганить и крестницу мою обижать – получишь по заднице.
Я в притворном ужасе охаю:
— Только не это. Не наказывай меня большой грозный дядька. Обещаю исправиться и стать хорошей девочкой.
— То-то же! — в трубке
