Привычка ненавидеть - Катя Саммер
Мы дышим друг в друга, смотрим так, как будто падаем вместе, проникая в душу. А в моей — чистилище. Приходи и варись в адовом котле, надеясь искупить все грехи. Сдохнешь со мной, так и не повидав рая. Ее холодные мокрые ладошки ложатся на мои плечи, пальцы врезаются в кожу. Она тоже хочет сожрать меня? Она может. Ее блядские совиные глаза еще заставят меня добровольно подать себя на блюдечке. Если уже не… Я жмурюсь и выдыхаю. Хватка слабеет, и я вырываюсь с глухим рыком. Это как разжать тиски на миг, чтобы успеть выскользнуть из проклятых объятий. И бежать без оглядки. По-прежнему босиком, истекая кровью и в отпечатках Ланской. Я ухожу, оставив девчонку посреди двора одну с телефоном в руке, и уже далеко за спиной слышу ее высокое и скулящее «мама» в трубку.
Мама.
Сердце сжимается. Не моя. Нельзя забывать.
Глава 16
Мика
Elvira T — Зараза
— Я до сих пор не понимаю, почему ты не рассказала мне обо всем раньше! — Мама театрально размахивает руками, войдя в образ. Отыгрывает на все сто. Что ж, актрисой она всегда была отличной. — Ты на тень свою похожа, о Мише вообще молчу. Вас одних и оставить нельзя.
Мама прилетела домой неделю назад. Тем же вечером, когда я ей позвонила со словами, что не справилась. Она чуть ли не с ноги зашла в дверь и начала разруливать все, что мы наворотили. Не без помощи своего теперь уже жениха быстро организовала перевод папы из больницы в закрытую клинику, где он на данный момент проходит лечение от алкогольной зависимости в одноместной палате за девять тысяч в сутки, взялась откармливать меня, потому что я, видите ли, похожа на иссохшую мышь, и не унимается который день подряд. Ей будто нравится упиваться чувством, что без нее мы не потянули, не продержались долго. Я благодарна ей за папу, да за все, я скучала и люблю ее всем сердцем, но, если честно, устала слушать один и тот же монолог семь дней подряд. По вечерам приходится даже сбегать кататься на роликах, хотя на самом деле я сижу на спортивной площадке и читаю книги.
— Не рассказала, потому что думала, все наладится, — кажется, уже в сотый раз повторяю, как заученную скороговорку. — Папа обещал бросить пить, а я верила.
— Боги, Мишель! — вздыхает мама, закатывая глаза и качая головой, а еще умудряется при этом поправлять прическу в зеркальной поверхности холодильника. С ее возвращением повсюду разлетелся аромат цветочных духов и домашней еды. Это меня успокаивает, но кажется таким непривычным. — Слово твоего отца гроша ломаного не стоит. Тебе нужно было ехать с нами в Москву.
— Но я осталась. — Пожимаю плечами, потому что это очередной разговор ни о чем. — Ты сама твердила, что я уже взрослая, что в моем возрасте ты уже носила меня и…
— А ты, что твой отец в своем уме и добром здравии после суда! — Ее голос резко становится выше и тоньше, но каждый звук все равно точно выдержан и давно отшлифован. — Я ушла от него, потому что он вел себя, как депрессивный ребенок, который целыми днями только и делал, что ныл и ныл о славном прошлом, а теперь он превратился… боже, он стал уголовником и пьяницей!
Мама придерживает для меня входную дверь, ждет, пока я, топча задники, натяну без обувной ложки зашнурованные «Конверсы» и выйду во двор. А на улице я изо всех сил стараюсь не коситься в сторону соседского дома, что стоит невероятных усилий. Я знаю, сколько дней, часов и даже минут мы не говорили с Яном. Мне физически больно от того, что не видела Бессонова, лишь раз столкнувшись с его затылком, когда приехала из универа после экзамена. Я промолчала, а он не обернулся. Да и незачем. Все было сказано.
— Эй, ты! — ни с того ни с сего доносится знакомый грубый голос, и удивленно выгнувшиеся мамины брови идеальной формы все-таки заставляют меня повернуть голову в сторону. — Я к тебе обращаюсь!
Софа. Конечно же, это она. Без привычной укладки локон к локону, без косметики. С бледным лицом и заплаканными глазами, которые наливаются кровью с каждым новым шагом ко мне. Она чуть ли не по земле тянет маленькую сумочку на цепочке, куда не поместится и телефон, угрожающе стучит каблуками по асфальту и поправляет короткую шифоновую юбку, которая развевается на ветру.
— Милочка, попридержите-ка коней! — встревает мама, но бесполезно, Софа с ходу толкает меня в грудь с такой силой, что я отступаю и врезаюсь в капот. — Эй! Мне полицию вызвать?
— Мам, я сама, — говорю спокойно и для убедительности киваю ей, а затем снова смотрю на Лазареву и делаю к ней шаг. — Чем я в очередной раз заслужила твое внимание?
Софа кипит. Она злится, едва не рычит и сжимает-разжимает кулаки. Мне кажется, она даже краснеет, и я представляю, что у нее, как в мультике, со звуком гудка паровоза, из ушей вот-вот повалит пар.
— Не строй из себя дуру, я давно просекла, что ты хитрожопая сука. — Я краем глаза вижу, что мама упирает руки в бока и внимательно смотрит на нас, но молчит. За это ей спасибо. — Ты не получишь его, поняла? Даже если он бросил меня, это ничего не значит. Он. Не будет. С тобой!
Ее слюна, кажется, долетает до моего лица, и я кривлюсь, не скаля зубы. С детства помню, что бешеных псин лучше не злить.
— Не понимаю, о чем ты.
Он бросил ее, бросил ее, бросил, — стучит в висках.
— Я тебя недооценила, — сузив глаза, произносит она обманчиво сладким тоном и подходит еще ближе, нависая надо мной. Так близко, что я вижу на ее носу поры, не замаскированные макияжем. — Чтобы ты не воображала себе, трахает он тебя на спор. Решил по-умному отомстить твоему папочке. Не раскатывай губу.
Я сжимаю челюсти. Ее слова выбивают воздух из легких, но вида я не подаю. Стараюсь
