Бандитский подкидыш (СИ) - Шайлина Ирина

– Месячные начались, – сказала я и указала рукой на подсыхающее уже пятно на простыне.

– А чего ревешь? – удивился он.

– Так гормоны же. Мы все ревем. Предменструальный синдром, все дела.

Рафаэль глаза закатил и ушёл. А Давид не ушёл бы. Поднял бы меня с полу, усадил бы на колени, не обращая внимания на испачканные пижамные шорты. Обнял бы нежно. Обещал бы сделать ребёнка, и на этот раз, чтобы точно. От этой фантазии я разревелась ещё горше.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍– Мне надо в клинику, – сказала я утром. – По женски.

Неохотно, но Рафаэль согласился. В клинике меня осмотрели. Я лелеяла надежду, что я все же беременна. Что у меня небольшая отслойка плаценты, благо крови почти не было. Что сейчас меня положат под капельницу, спасут моего ребёночка. А я буду лежать спокойно столько, сколько нужно, хоть все девять месяцев не встану, только бы родился. Но нет. Не было ребёночка.

– Всё у вас хорошо, – порадовал врач. – Если вы собираетесь планировать беременность в ближайшем будущем…

Дальше я не слушала. Дальше – не интересно. Словно она крест на мне поставила. Потому что рожать от других мужчин я не хочу. А Давида у меня больше нет. Значит и детей не будет, логика проста.

В больничном коридоре Рафаэля не было. Это не удивило – ему явно не нравилось в стенах клиники. Вышла на парковку. Где стоял его автомобиль я прекрасно помнила, направилась туда и растерянно замерла. Не было там машины. Совсем. День был ветреный, противный, людей на улицах мало да и парковка совсем пуста. Ошибиться я не могла.

Стою и думаю – надоела я ему. Всё, можно домой. Ничего не держит. Позвоню Аньке или даже папе, плевать на гордость, выклянчу деньги. Вернусь. Буду жить с мопсом, устроюсь на работу или обратно на старую попрошусь. Буду учиться жить без Давида и Льва. Без погонь и перестрелок. Спокойно. Как все обычные люди живут.

– Катя, – раздался голос сзади.

Я снова растерялась – глюки, не иначе. Как это ещё понимать?

– Катя…

Обернулась. Стоит. На меня смотрит. Щетиной оброс. Высокий такой. Красивый. Греческий бог. Пальто нараспашку, а холодно ведь. Он и так осенью едва не умер…хочется обнять бежать. А ещё – покусать. Стукнуть больно больно. За то, что не сделал ребёнка по человечески и ничего после себя не оставил.

Но я не бегу, стою на месте. Потому что таким чужим он мне кажется, что невероятно жутко. И больно. И не знаешь, что делать, и непонятно, какие мысли в его красивой голове бродят.

Глава 35. Давид

У неё такой вид растерянный. Как у ребёнка, у которого в песочнице игрушку отобрали, а малыш с такой несправедливостью столкнулся первый раз в жизни и как реагировать – не знает. Меня ещё не видит, стоит и по сторонам смотрит. Ищет Рафаэля. Тот – сбежал. Я за ним следил, он за мной. Что я близко, он знал. Бросил девочку в клинике и был таков. А она… Я на неё гляжу и сердце в клочья. По лицу пытаюсь понять, каково ей сейчас. Вдруг она его и правда любит? По настоящему? Как меня не смогла? И сейчас ей…плохо? И да, я буду ненавидеть себя, но Рафаэля догоню, изобью так, чтобы едва на ногах стоял, и верну назад, будет делать Катю счастливой до конца её дней, она заслужила счастья. Какого хочет, пусть даже такого. А сам напьюсь.

– Катя, – позвал я.

Вздрогнула. Ещё раз позвал. Теперь на меня смотрит, шажок вперёд сделала и остановилась. Прижать бы её к себе изо всех сил, так чтобы косточки хрустнули, но смотрит она на меня ежиком. Сердитым и испуганным. Как тогда, в лесу, когда первый раз меня увидела.

– Привет, – сказал я.

– Привет.

И молчим. Взрослые вроде люди. Столько вместе прошли. И грели друг друга ночами теплом своих тел. А сказать сейчас нечего, словно чужими вдруг стали. Хотя так много всего сказать хотелось. И горько – горько внутри, словно от той микстуры, которой меня мать в детстве поила, обещая скорое оздоровление. Сейчас бы мне микстура не помешала, чтобы выпил, раз и все прошло. И хорошо стало. И Катька мне улыбнётся. Может даже стукнет. Пусть даже стукнет. Я бы разозлился, Господи сколько во мне сдерживаемой ярости за каждую её ночь с Рафаэлем. Кажется, никогда ни за что не смогу простить. Даже если хочу. Мужская гордость не хочет позволить мне на колени упасть. Но в глубине души я знаю – прощу. Только вот улыбнётся, прижмется сладко всеми своими углами и я прощу. Вспоминать буду, забыть не смогу, но ей и повода об этом знать не дам. Это все моё. Катька, даже та, что с Рафаэлем спала, не заслуживает.

– А где Рафаэль? – спросила она.

Стиснул челюсти, зубами скрипнув. За руку Катьку и к машине своей повёл. Она идёт за мной, но словно с усилием, словно не хочет. И мне орать хочется. И на себя, и на Катьку, и на жизнь дурацкую. Встаёт, упирается ногами, снова, как ребёнок, только теперь – упрямый и своевольный.

– Идём, – говорю я, пытаюсь мягко, хотя все внутри клокочет. – Пойдём, я покажу.

Садится в автомобиль. Всю дорогу молчим, благо ехать недолго. Дом красивый, небольшой, но ужасно величественный на вид. Прижался к самому морю, хорошо, что у нас не бывает сильных приливов. Сначала дождь шёл, потом подморозило, машину заносит. Гнать хочу, но приходится медленно. Паркуюсь осторожно. Катя выходит, скользит на обледенелой брусчатке, но руки не подаёт. Вздыхаю, беру ее под руку сам, не хватало, чтобы она из гордости себе кости переломала.

Входим внутрь. Окно в гостиной открыто, комнаты полная сырого промозглого воздуха с моря. Ветер лениво гоняет по полу лист бумаги. Наступаю на него ногой, останавливая хаотичный полет, всматриваюсь – моё фото. Свежее. Что же, не удивлён.

– Смотри теперь, – говорю я. – Любуйся.

– На что?

И правда, стоит посреди комнаты и смотрит. Пытается постичь. Хотя и так все понятно, с первого раза.

– Твой любовник, – я обещал себе быть терпеливым, но эти слова все же выплевываю, – сбежал. Тебя с собой не позвал.

В её глазах блестят слезы. Мне снова орать хочется. И курить. Бить стекло о стены, в последнем я себе не отказываю, беру бокал со столика и бросаю в стену. На десятки мелких осколков бьётся. Хорошо.

Сам думаю – ну, соври мне. Скажи, что между вами ничего не было. Я поверю, потому что хочу в это верить. Скажи, что по мне скучала. Что хочешь обратно. Домой. В свой город. Спроси, как дела у моего сына. У нашего Львенка. Только не молчи, пожалуйста.

Молчит. А потом… Нет, лучше бы и дальше молчала, право слово.

– Давид, – начинает она, и моё сердце замирает. – У тебя не будет пару тысяч в долг? Не до зарплаты даже, работы у меня нет, но я копила на отпуск, у меня дома есть, я верну.

– Дура, – в сердцах говорю я. – Вещи свои собирай и поедем.

– Нет у меня вещей.

Теперь себе говорю – молчи. И не молчу…

– Он тебе ничего не купил? Я думал он щедр…к своим бабам.

Отшатывается назад, словно я пощёчину дал, а я ненавижу себя в этот момент, кажется, сильнее ненавидеть невозможно.

– Я думала, ты хороший, – тихо говорит Катя.

А нет, возможно.

В машине снова тишина. Ненавижу южную зиму, ни себе, ни людям. Ни тепло, ни холодно. Дождь с изморосью, от которой стынут, замерзают стекла авто. Вылета из моего города нужно было ждать шесть часов, я решил, что это смертельно долго и рванул на авто, превышая скорость всю дорогу. Но Катей рисковать не хочу, сейчас мы едем в аэропорт, пока я гнал сюда помощница успела организовать чартерный рейс обратно. Документов у Кати нет, ни своих, ни поддельных, но я делаю пару звонков и ими никто не интересуется.

– Напитки? – спрашивает стюардесса у Кати. – Кофе, чай, воду? Быть может, шампанское? Что-то ещё?

Катя думает долгую минуту.

– А давайте, – говорит она, встряхивая волосами, которые от дождя в тугие спиральки закрутились, – давайте шампанское.

Его приносят в высоком тонком бокале. Катя долго на него смотрит, словно с шампанским у неё какие-то личные счёты. А потом пьёт медленно, крошечными глотками. Долго. Затем отставляет бокал и засыпает.