Измена. Вторая семья моего мужа (СИ) - Шевцова Каролина
Листья как мои годы. С каждой секундой руки становятся суше, морщинистее, а на коже появляются старческие пятна. Трогаю пальцами лицо, и понимаю, что я уже совсем старушка.
Он забрал и это – мою молодость.
Нет, не так.
Я сама ему все отдала. Потому что любила, потому что не знала, что нужно иначе, потому что сломалась, когда другие справляются и идут дальше.
И некого обвинять. И не зачем кричать.
Все сама. Все сама…
Но я кричу. Разрываю ночную тишину диким, почти звериным воплем женщины, которая не готова сдаваться.
- Тише, Римма, тише, - как из глубокого колодца, меня вытягивают из этого страшного сна, - я здесь, маленькая. Я здесь, любимая. Все прошло, все закончилось, это просто сон.
Никита целует меня, нежно, едва касаясь губами губ.
- Я спасу тебя от всего на свете, только дай мне этот шанс, - раздается тихий шепот.
- Я никогда не уйду, пока ты сама не прогонишь, - это звучит не снаружи, за пределами разума, а где-то глубоко внутри. Отбивает, вместе с ударами сердца. Сердца, которое наконец, начинает жить.
***
Утро наступает ближе к обеду. Просыпаюсь рядом с Никитой, у него на груди, прижатая так крепко, что уже никакая сила не сможет нас разъединить. Улыбаюсь, трусь щекой о Савранского как сытая кошка.
Я знаю, что неправильно.
Я знаю, что у этого нет перспектив.
Я все знаю.
Но разрешаю себе побыть счастливой, хотя бы немного, самую малость, до тех пор, пока он сам от меня не уйдет.
Ник переплетает наши пальцы, подносит мою ладонь к губам и начинает целовать, по одному поцелую на каждый пальчик, отчего мышцы внизу живота начинают сладко дрожать.
- Как все будет дальше? – На выдохе спрашиваю я.
- Прекрасно.
На языке вертится второй вопрос. К примеру, как долго будет длиться это наше «прекрасно»? И что станет с нами, когда оно закончится? Когда Никита решит завести семью, я имею ввиду настоящую семью, а не тот суррогат, который могу дать ему я? И как, в конце концов, мне жить, когда он решит уйти?
От этих вопросов пухнет голова и хочется закрыть ладонями уши. Слишком очевидные и болезненные ответы они ведут.
- Римм, - Никита прикусывает кожу у меня на макушке, - прекрати забивать себе голову, мы вместе, потому что нам это подходит. Если ты боишься, что все слишком серьезно, а ты не готова, то давай обозначим правила. Это открытые отношения.
- Даже так, - непонимающе бурчу я.
- Да. Мы можем встречаться с кем угодно. Но проводим время вместе, пока нам хорошо, как сейчас.
Его слова так резонируют со всем, что он мне говорил ночью, будто передо были два разных человека. Или та нежность, те клятвы, те признания тоже часто страшного сна. Я же ни в чем не уверена.
Отрываю лицо от его груди:
- То есть я могу привести сюда другого мужчину?
- Разумеется, - сморщив нос, фырчит Ник. – Только предупреди меня заранее, чтобы я ушел из квартиры, ладно? А то твой хахаль не переживет конкуренции и помрет от зависти.
- А ты значит… тоже?
- За это не переживай, у меня подружек не будет. Потому что… не хотел говорить, но мы должны быть вместе хотя бы по физиологическим причинам, у меня такой член… другим девушкам будет со мной сложно.
Мысленно закатываю глаза. Ну-ну, сейчас я буду слушать о его гигантском достоинстве, которое как шпага волочится по полу, пока кое-кто идет.
- Такой большой, - сочувствующе шепчу я.
- Что? Нет, конечно! – Ржет Савранский. - Такой маленький. У меня просто крохотный писюн. Почему ты смеешься, вообще-то даже болезнь такая есть, микропения! – Никита упирается носом мне в висок и по-змеиному шипит, отчего становится еще смешнее. – Римма, нам просто повезло так совпасть, ты такая миниатюрная, что у меня получается доставить тебе удовольствие. Представляешь, сколько разочарованных в жизни девок ты спасаешь каждый день, не пуская меня по рукам?
Я уже откровенно хохочу, то ли от глупой шутки, то ли от щекотки, то ли от чувства счастья, накрывшего нас с Савранским с головой. На смену ночному кошмару пришел день, настолько прекрасный, что теперь мне страшно, вдруг и это сон тоже? И если так, то я больше не хочу просыпаться.
Мы еще долго смеемся, ловя отголоски этого веселья. Всхлипывая и растирая слезы. До стонов и протяжного «ыыы» после каждого слова. А потом Никита хмурится, лучистые глаза за секунду становятся серьезными, и весь он меняется как по щелчку пальцев. Такая перемена заставляет меня подобраться, я все еще не понимаю, где Никита настоящий, а где его образ.
- Римма, - тянет он и кажется что сейчас я слышу не мальчика весельчака, а мужчину. - А теперь, когда я держу тебя крепко и ты не сбежишь, расскажи, как так вышло, что ты писала книги за Белого?
Глава 27
- Сам догадался, умненький мой, - смотрю в глаза цвета старого стекла. Раньше, когда я была ребенком, у нас в таких бутылках молоко продавали.
Помню, как бабушка бережно собирала бутылки, отмывала, и складывала на антресолях, а летом разливала в них компот. Если поднять такую вот бутыль и посмотреть через стекло на солнце, получится самый яркий, самый пронзительный синий цвет. Мое личное море, в котором хочется утонуть. Наверное, я улыбаюсь. Потому что Никита непонимающе хмурится, переспрашивает:
- А что, не пишешь?
- Нет, не пишу.
- Ты так говоришь, потому что… у вас контракт? И за разглашение тебя ждут штрафы?
Слажу с рук Савранского, потому, что невозможно находиться так близко от него и сохранять серьезный настрой. Ник нехотя отпускает меня, давая отползти к краю кровати. Перехватываю простынь, чтобы прикрыть грудь и, под неодобрительное сопение этого чудика, продолжаю:
- Я никогда не писала за Белого, я действительного его редактор. Просто с… очень расширенным функционалом.
- Поясни.
- Легко. Ты ведь любишь гонки? Это опасно, зрелищно и дорого, верно? Имена гонщиков знаю даже те, кто в жизни не смотрел ни единой катки.
- Ну, - невнятно мычит Ник, все еще не улавливая ход моей мысли.
- А многих механиков ты знаешь? Часто ли у них берут интервью? Фотографируют для обложек спортивных журналов? А ведь это неотъемлемая часть гонки. И если команда налажает во время пит-стопа, то будь ты самым быстрым, тебе не выбиться даже в десятку.
- То есть книги ты не пишешь? - Упрямо переспрашивает Никита. – Но я же… я все читал! Я сравнивал! Раннего Белого читать невозможно, там не язык, а херня какая-то! Его статьи это просто каша, это же… это вообще не на русском языке! А потом, когда появилась ты, у него и поперло, и книги стали хорошими, очень хорошими!
Мягко качаю головой.
- Все так, Никит. Белый, как бы это сказать… Он гениальный планировщик. Сюжет, конфликт, мотивация персонажей – все это дается ему легко. Он придумывает отличное мужское фэнтези, где героя боятся и уважают враги, где друзья готовы отдать жизнь за право биться рядом, а женщины теряют сознание от того, как он крут, брутален и хорош собой. Такие вот сказки для мальчиков за сорок. И в этом Филиппу нет равных. Но есть один нюанс, в лингвистике мой муж полный импотент.
- А в жизни, - оживает Савранский, но я только закатываю глаза.
- Увы, только в чувстве языка и умении им управлять. Он пишет ярко, сочно, динамично, и абсолютно нечитаемо! Я же наоборот, легко справляюсь с текстом, вижу его как живое существо, знаю какие слова нужно брать, чтобы выбить из читателей дух. Я не пишу книги за Белого, но без меня, он бы не добился того, чего смог со мной. По крайней мере, мне так кажется.
Никита как капризный ребенок, дует губы. Глупый, он уже придумал целую детективную ветку, где бедную Римму обкрадывали на миллионы, и продавали ее нетленки под именем другого человека. А на самом деле все гораздо проще. Я слишком хороший редактор. Возможно, даже лучший в своем сегменте, и именно со мной книги Белого из сухих сценарных пересказов превратились в бестселлеры. Но я получала за свою работу большие деньги, и никогда не жаловалась, уверенная, что мы вместе делаем одно дело.
