Мой неласковый Муж - Екатерина Ромеро
— Была. Ты и правда ударилась головой, но не настолько сильно, чтобы потерять память. Ты этого не помнишь, потому что была под препаратами. Ты просто спала, Еся. Когда Рокс резко затормозил и съехал с обочины, ты ударилась, так как была не пристегнута. Я забрал тебя.
— Да. И решил украсть у меня мою жизнь. Сделать меня… куколкой для забавы, — усмехается, а я напрягаюсь. Я не так наш разговор представлял, и мне не нравится, как Еся на меня смотрит. Вроде бы тихо. Спокойно даже, но тихая истерика — это тоже истерика. И она прямо сейчас бушует у нее внутри.
— Что последнее ты помнишь, зайчонок?
— Мы в твоем доме. Ждем Рокса. Он должен был скоро приехать. Ты делаешь мне укол успокоительного, чтобы я не боялась транспортировки. После берешь меня на руки. Я чувствую, что мне хочется спать. Я плачу, ты меня укачиваешь. Все.
— Хорошо. Да, так и было.
Поднимаюсь, а Еся дергается. Забивается в угол дивана, обхватывает себя руками. Даже тогда, сука, даже тогда Еся ТАК на меня не реагировала, но это еще цветочки, потому что то, что следующим делает эта девочка, просто вводит в ступор.
Она откидывает одеяло, снимает с себя шорты и майку. Голая совершенно, как и тогда. Подхожу к ней ближе. Сажусь на корточки напротив. Еся бледнее мела. Напугана просто до предела. Вжимается в стену, дрожит, когда я заправляю ей локон волос за ухо.
И воздух между нами раскалился. Стал густым, аж горло дерет, больно.
— Что ты делаешь, малыш?
— Слушаюсь. Я послушная. Не наказывай меня.
Хлопает мокрыми ресницами, а у меня внутри все загорается просто. Мои правила теперь мне самому боком выходят, потому что она реально помнит только плохое.
— Зачем сняла одежду?
— Ты сам сказал мне ходить голой, хозяин.
Берет мою ладонь и целует, а меня как будто током пробивает. Я сам ее этому научил. Я выбивал это послушание из нее кнутом!
Жестко, чтобы слушалась, чтобы не сопротивлялась. Еся прекрасно все помнит — и даже то, как я заставлял ее к себе обращаться.
— Еся, посмотри на меня. — Ловлю ее взгляд, зрачки по пять копеек, а губы сухие, и она вся просто горит. — Мы не в том положении уже. Те правила недействительны больше. Не надо. Тише. Спокойно, девочка.
Беру ее руку, вижу, как в моей ладони подрагивают ее пальцы. Хлопает ресницами, слезы стекают по бледными щекам. Она реально едва дышит, смотря на меня во все глаза. Я боюсь, что Еся потеряет еще раз сознание, прежде чем приедет Кэрол, и не хочу этого.
— Нет, я понимаю, ты меня проверяешь снова. Не утратила ли я за год навыки, так вот я не забыла, хозяин. Все помню прекрасно. Все… Наверное, этот год тебе было очень весело жить — играть со мной, как с глупой, доверчивой куклой.
Сжимаю зубы: она говорит на эмоциях, хоть и боится. Да, я заслужил это. Конечно, Еся в дикой обиде на меня. За все. Слишком большой список, долго перечислять, за что именно.
— Я не играл с собой этот год, малыш. Ни минуты не играл. Я с тобой жил. Я был таким, каким ты хотела меня видеть рядом с собой.
Она почему-то смеяться начинает. Всхлипывает и дрожит, забирает из моей ладони руку, прижимает к сердцу, словно оно у нее болит.
— Ты все же превосходный в своем деле. Мастер. Ты очень талантливый, хозяин, какой же ты молодец. Хах! Ты не только мое тело вышколил, ты трахнул мой мозг, Арман, браво!
Стискиваю зубы, тянусь к ней, а Еся вскрикивает, вздрагивает от каждого моего движения.
— Нет, пожалуйста, не надо!
— Спокойно. Никто тебя не тронет.
— Я буду послушной. Я рабыня. Я снова твоя рабыня! Ладно, я поняла, ты хочешь мести. Ты, конечно же, слушаешь своего дядю, или кто он там тебе — Данте. Просто за что, Арман? За что ты так со мной… лучше бы убил, лучше б ты убил меня!
— Не плачь. Прошу тебя. Еся.
Беру одеяло и закутываю ее в него, вот только Еся не смотрит уже на меня как на мужа. На Монстра — да. Именно как на Монстра теперь и смотрит. Даже хуже, чем раньше. Раньше она хотя бы притворялась, что любит, у нее была надежда спастись, а теперь нет. Одна только паршивая честность между нами, а еще ее страх. Чертов.
— А как мне не плакать, если ничего не изменилось?! Сколько у меня времени, хозяин? Месяц, неделя, а может, сутки? Завтра Рокс приедет — так будет? Там что, дорогу ремонтировали, потому ты решил отсрочить? Так что? Сколько мне жить осталось, прежде чем ты отдашь меня шестидесятилетнему мужику на потеху?!
— Успокойся. Хватит, я сказал, прекрати истерику!
Пытаюсь обнять ее, вот только мина взрывается. Еся начинает криком просто орать и отбиваться:
— Нет! Нет, помогите! — вскрикивает так отчаянно, одеяло падает. Она забивается в угол и закрывает голову руками. Не дает. Совершенно не позволяет к себе прикоснуться.
— Еся, спокойно. Здесь холодно. Просто хочу тебя согреть. Тише, я не буду тебя отдавать.
— Ты врешь! Это снова проверка. Я не верю. Я ТЕБЕ БОЛЬШЕ НЕ ВЕРЮ!
Вот и истерика, только теперь не внутри, а снаружи. Еся плачет, хватает одеяло и закутывается в него, как котенок.
Я же молчу. Мне нечего сказать. Смотрю на часы и считаю чертовы минуты до прихода Кэрол.
Я не умею успокаивать. Не знаю, что делать, если честно, инструкции на такой случай Данте мне не давал.
Меня в жизни никто не успокаивал. Когда мне было страшно, Данте приказывал тренироваться. Когда было больно, я просто брал этот страх и выбивал его из себя.
Когда я был маленьким и жил в Халифате как раб, то меня там тоже никто не успокаивал. Никому до меня не было дела. Обычно я огрызался и после получал, меня часто держали на цепи. Как щенка. Чертово забитое животное.
Я сутками сидел один в небольшой комнатке с металлическим полом. Меня никто не успокаивал, я даже гордился своим одиночеством, находил в нем какое-то успокоение, мог что-то царапать на стене.
И я не мечтал тогда. Ни о чем, я до Еси не знал, что значит это слово. Я просто хотел побыстрее выбраться из Ада. Я терпел, потому что хотел выжить. Жить… ну, как все нормальные люди, потому что рабом внутри я себя не считал. Тогда еще, будучи диковатым подростком, по крайней мере.
Когда я
