Слепое пятно - hey jenn
Мне стыдно делать это, но другого выбора нет. Встаю посреди торгового зала и достаю из кармана телефон. Не знаю, кому можно набрать. Мик сейчас занят: разгар рабочего дня. Преподает, ответа на сообщение можно не ждать. Взгляд падает на соседний контакт в телефоне после него — Мона Моретти, мама Микеланджело.
«Она всегда к тебе хорошо относилась, даже когда увидела, что ты совсем не являешься той, за кого себя выдавала».
Пять лет назад.
Миссис Моретти смотрит на бардак на кухне и гору немытой посуды, медленно качает головой. Старается не выдавать своих истинных мыслей, хотя по ней все видно и так.
Стол заставлен бутылками из под вина: Микеланджело уехал в другой город по работе, а я не знала, чем заполнить чувство собственной ничтожности и ненависти к себе.
Мона неторопливо отодвигает стул и присаживается: на ней белоснежный, идеально выглаженный костюм, а на столе, за которым она теперь сидит, липкие разводы от красного вина и различных сладких газировок. Она устало выдыхает и кладет локти на стол, хотя это неприлично и в целом противоречит её стилю жизни.
— Девочка моя, — кивает на соседний стул, — присядь и давай поговорим. Что тебя беспокоит? От чего ты пытаешься убежать?
У меня дикое похмелье. Я стою перед ней в растянутой засаленной футболке, об которую вытирала всевозможный жир от джанк-фуда Продукты питания с высоким содержанием калорий из сахара и/или жира, но с малым количеством пищевых волокон, белка, витаминов, минералов., которым питаюсь в последние недели. Грязная голова, опухшее лицо, запах перегара во всём доме, но особенно — от меня. Она не сверлит меня глазами, но я чувствую её разочарование.
Среда. Сейчас.
Теперь я знаю, что она была напугана. Искренне хотела узнать, что со мной и предложить помощь. Но, тогда я только грубо отбрила ее: сказала, что она мне не мамочка и мои дела ее не касаются. Обидела, выставила лицемеркой.
«Не надо напоминать ей о себе».
Хочу пролистать контактную книжку ниже, но сенсор заедает и набирает номер Моны. Нервно стучу по экрану, пытаюсь отменить звонок, но первый гудок уже прошел — она увидит, что я звонила. Теперь точно нет смысла торопиться.
— Здравствуй, — слышу радостный звонкий голос из динамика, — девочка моя, как хорошо что ты позвонила! Как поживаешь? Что нового? Ты приедешь на праздник нашей малышки? Эмма так на тебя похожа, такая же милая! Ой, совсем тебя что-то заговорила. Очень рада твоему неожиданному звонку. Сейчас, подожди минутку.
Миссис Моретти убирает телефон от уха, но я всё слышу и не могу сдержать улыбки. Я ожидала от неё любой реакции, но точно не такой. Никогда бы не подумала, что Мона сохранит ко мне такое отношение.
— Жанкарло, — она взывает к отцу семейства, — Жанкарло, иди сюда срочно! Мне Пирс позвонила, наша девочка хочет поговорить, скорее поздоровайся!
— Пирс? — пожилой голос удивлённо переспрашивает и я слышу, как звякает посуда: он встает из обеденного стола сам, не дожидаясь, пока Мона к нему подойдет.
«От них постоянно исходило много тепла, а я отвергала их, потому что в моей семье всегда было холодно».
— Девочка наша, — мягкий и добрый голос мистера Моретти дрожит, — у тебя все хорошо? Ты кушаешь? Все в порядке? Нужна помощь какая-нибудь?
— Ты не стесняйся, — перебивает бойкая и резвая Мона, — говори нам всё обязательно, мы тебя никогда не бросим. Неважно, что у вас там с Миком по неопытности случилось, наши двери всегда открыты.
— Эмма растет таким ангелочком, мы нарадоваться на неё не можем, — я слышу, как Жанкарло плачет. Сердце скрипит от теплоты чувств, в которую они меня погружают, — ты приезжай завтра, пожалуйста. Это ведь и твой праздник: ты подарила ей жизнь. Она такая замечательная девочка. У тебя все хорошо? Почему молчишь?
Я стою в магазине игрушек и плачу им в трубку, не спуская с лица счастливой улыбки. Мимо проходят люди. Иногда сомнительно переглядываются, не понимая, что происходит и почему я реву возле стенда раскрасок. Сейчас мне все равно на них.
Внутри меня цветет сад.
Теперь я точно знаю, что людей любят целиком. Не меняют по принуждению, не подделывают под себя, не мучают холодом, а принимают особенности друг друга: все недостатки и достоинства, плохое настроение и хорошее, безграничную боль и невероятную силу.
В голове всплывает клятва, которую мы с Микеланджело давали перед вступлением в брак.
«Клянусь любить тебя в горе и в радости».
Только сейчас я понимаю её смысл.
18 — мы не должны были случиться
Среда. Вечер.
«У нас с Эммой больше общего, чем я думала».
Ей интересны всевозможные фигурки животных, детские мозаики и разные приятные материалы, вроде мягкого пластилина или кинетического песка. Она не играет с куклами, не питает чувств к конструкторам или платьям.
Мы долго разговаривали с родителями Микеланджело. Обсуждали что нового; всякие дальнейшие планы; вели кроткие светские беседы, наполненные любовью и неподдельным интересом. Попросили звонить чаще. Рассказали, как здорово и стремительно развивается Эмма. Для них наш развод не имеет никакого значения.
Я оплатила набор бархатной семьи котят, взяла книжку с интерактивными окошками на свой страх и риск. Но, почему-то думаю, что ей понравится. По пути домой заглянула в старый цветочный: купила подарочную бумагу и пару атласных лент. Хочется, чтобы всё выглядело празднично. Впервые за долгое время я чувствую себя спокойно и легко: меня не гложет стыд, не душит ненависть и бесконечный самоанализ. Взгляд падает на забавный брелок в форме горы Монблан с указанием её высоты.
— Ещё это, пожалуйста, — протягиваю флористу милую безделушку, уже точно зная, кому её подарю.
Три года назад.
Ночь. Лежим на кровати. Мик тепло улыбается и смотрит на меня в теплом и приятно-тусклом освещении ночника в форме полумесяца. Мы купили его вчера для будущего ребёнка. Он мягко кладет ладонь на мой живот и прикрывает глаза от радости.
— Ты когда-нибудь поднималась на Монблан? — голос приятно дрожит: его переполняют эмоции.
— Не представлялось возможности, — качаю головой и чувствую укол стыда: я живу в Италии с рождения и никогда не была даже вблизи самой высокой горы Европы.
— Когда нас будет
