Не отпускай меня - Джулс Пленти
Я уже набираю в легкие воздуха, чтоб выкрикнуть, что никогда в моей жизни ничего не наладится, но в палату входит нагруженный чем-то громоздким Руслан. Он ставит коробку на пол у кровати и чмокает меня в щеку.
— Привет, любовь моя, — говорит так тепло, что сердце сжимается в комок и скулит в углу грудной клетки.
Чем лучше он ко мне относится, тем больше хочется его оттолкнуть. Оттолкнуть не потому, что не люблю, а потому что хочу спасти. У него ведь всё еще впереди, а у меня всё уже закончилось.
— Здравствуйте! — говорит он Жене.
— Жека, — протягивает ему руку, унизанную детскими фенечками.
— Руслан. — пожимает руку.
— Приятно. Ты кем приходишься царевне Несмеяне?
— Я ее парень.
— Давно вместе?
— Вчера было полгода, — отвечает Руслан за нас обоих.
— Конфетно-букетный период еще, — улыбается Жека, и на её пухлых щеках появляются ямочки.
Мы с Русланом молчим. Ее веселый тон и шутки не кажутся уместными в больничной палате.
— Нара, я тебе кое-что принес. Сейчас покажу, — спохватывается Руслан, а лицо становится таким одухотворенным, словно в коробке волшебная пилюля или новый комплект ног.
Он прилаживает прикроватный столик, так чтоб мне было удобно и достает из коробки пленэрный мольберт. Это не мой. Он новый. Мой так и остался вместе с Надей.
Руслан ставит передо мной белое блюдце и литровую банку с водой. Выкладывает рядом большой набор акварели "Daniel Smith" на натуральных пигментах, которую я так хотела получить в подарок на день рождения.
— Валерий Евгеньевич говорит, что тебе нужно возвращаться к привычной жизни и заниматься тем, что любишь.
— Чтоб он понимал, твой Валерий Евгеньевич! Он обещал, что я буду ходить!
Да, Валерий Евгеньевич вернул мне возможность сидеть, но отнюдь не ходить. Я все та же тряпичная кукла с нефункциональными ножками.
— Он же не просто так обещал, — спокойно объясняет Руслан. Всё будет, только надо еще немного потерпеть.
Смотрю на мольберт с манящим белым листом акварельной бумаги и краски, которые так хотела, и не чувствую больше той пульсирующей радости, которую во мне с самых ранних лет вызывало рисование. Я не могу заставить себя поднять руку и взять кисть. В голове что-то щелкает и не дает.
— Так ты художница? — спрашивает Жека.
— Да, — отвечает за меня Руслан, — и очень талантливая.
— Уже нет, — поправляю я. — Была когда-то
— Почему была? Руки-то на месте и работают. — Женя смотрит непонимающе. Вероятно, она из тех, чей стакан всегда наполовину полон.
— Действительно, Нара, это же те самые краски, — с трудом находит слова Руслан. — Хоть попробуй.
Я открываю первый попавшийся тюбик и выдавливаю немного на гладкую, белую поверхность. Яшма красная подлинная. Макаю кисточку в воду, вожу ею по краске и тыкаю в центр листа, а потом кидаю её в банку, наблюдая, как вода окрашивается в нежно-коралловый. Краски на натуральных тертых камнях. Раньше мне было бы жаль так их разбазаривать.
— Доволен?
— Нара, я не очень разбираюсь в современном искусстве, но мне кажется, что тебе лучше вернуться к портретам.
— Руслан, унеси это.
— Может это еще немного здесь побудет?
— Нет! — повышаю голос. — Я сказала, унеси сейчас!
— Хорошо, — соглашается он спокойно, но в темных глазах буря. Нет, не злость. Грусть.
Сбрасывает всё в коробку и выносит её за дверь. Передо мной остается только банка с водой и блюдце с капелькой краски.
— А ты можешь быть жестокой. — хлестко замечает Жека, посматривая на меня осуждающе.
— Почему вы так сказали?
— Мальчик у тебя хороший. Видно, как из кожи вон лезет, пытаясь тебя приободрить, а ты вон как жестоко его отбрила. Он аж в лице поменялся. И мне, незнакомому человеку, его жаль. Нара, ты не устала?
— От чего?
— Быть такой токсичной? И еще, от вечной жалости к себе? Могла бы мальчика своего пожалеть для разнообразия. Ему тоже тяжело.
— Так я не держу! — восклицаю я, не понимая, почему она так на меня накинулась.
— Держишь. Он же не виноват, что так тебя любит. Тебе этого в лицо больше никто не скажет, не тактично, но мне можно. Я ведь тоже инвалидка. Не болезнь твоя ему продыху не дает, а твое отношение. Оно его убивает потихоньку. Пожалей Руслана, пока не поздно, он не железный.
Да кто она такая, чтоб мне всё это высказывать? Знает меня меньше получаса, а говорит такие вещи! Во мне кипит злость. Я бы хотела сказать, что и Женя не понимает, как мне плохо. Но не могу. У неё ведь тоже и авария была, и жизнь на «до» и «после» разделилась, и мобильность не особо отличается сейчас от моей. Я злюсь, потому что она права.
— Ты вот зачем живешь? Чтоб ходить? — продолжает она словесную бомбардировку.
— Не знаю.
— Ты знаешь, ходить — это не самоцель. Ты живешь, чтоб мальчика своего любить, чтоб радовать его, чтоб делать так, чтоб он мог продолжать любить тебя. Вы такие молодые, красивые, вся жизнь впереди, а ты всё сейчас портишь своей токсичностью. На его душе сейчас такое же пятно расплывается, как и на листе бумаги, который ты так яростно требовала унести. Сейчас вернется, поговори с ним. Скажи что-нибудь хорошее. Теперь твоя очередь рассказывать ему сказки о том, что всё будет хорошо, и однажды эти сказки станут правдой.
Она говорит, и горечь в моей душе рассасывается. Я смотрю на банку с водой и вижу, как сверкают на солнце частички пигмента. Я не могу так сразу стряхнуть депрессию, но должна
