Бракованные (СИ) - Манило Лина

– Я тоже по тебе жутко тоскую, друг, – говорю и глажу Каспера по голове, треплю лохматые уши.

Когда дань уважения лучшему другу отдана, вхожу в дом. С кухни несется аромат еды, кофе, а я сбрасываю ботинки, вешаю куртку на крючок. Тетя Наташа выходит мне навстречу, улыбается и крепко обнимает.

– Она немного успокоилась, – шепчет мне на ухо и добавляет громче: – Алла, смотри, кто приехал!

Зареванная мама выходит из кухни, шмыгает носом, похожая на призрак самой себя. Черт, она же не всегда была такой! Я еще помню ее улыбчивой и смешливой, радостной. А сейчас она будто лет двадцать прибавила, поникшая и печальная.

– Сынок, зачем ты… у тебя все хорошо? – мама цепким взглядом ощупывает мое лицо, а я спешу заверить, что просто соскучился. – Проходи, у нас как раз плов готов. Вкусный получился, пальчики оближешь.

Мама снова всхлипывает, а я осматриваю прихожую. Каждую трещинку тут знаю, каждый завиток обоев, вот только давно не чувствую себя здесь уютно и безопасно. Тетя Наташа хлопает меня по плечу. Ее рука задерживается между моих лопаток, поглаживает, дарит поддержку. Когда мама скрывается на кухне, тихонько говорит:

– Игорь ушел и все ее деньги забрал, – поясняет, а я сжимаю челюсть так крепко, что вот-вот зубы крошиться начнут. – Мир, спокойно!

Она меня знает хорошо, знает, на что бываю способен, но я, похоже, устал. Во мне совсем не осталось запала, психовать не хочется. Только головой о стену биться.

– Яйца бы этому Игорю оторвать, – говорю едва слышно, сжимаю руку в кулак, а тетя Наташа тихонько ругается.

– Ты опять дрался? Мирослав, ну сколько можно?!

– Это было дерево, – одергиваю руку, которую тетя Наташа в деталях рассматривает, охает и причитает. – Она приготовила плов?

Перевожу тему и получаю в ответ грустный кивок.

– Мирослав, не бери в голову, – мнется, глаза отводит. – Игорь любит плов.

– Она его ждет?

Тетя Наташа кивает.

– Он утащил все ее деньги, а она готовит ему плов?

В голове не укладывается. С этим придурочным Игорем мама познакомилась пару лет назад и стала по-настоящему им одержимой, хотя, по моему мнению, которого никто не спрашивает, он достоин этого меньше всего. Унылый червяк, который раз за разом проматывает все, что мать зарабатывает. То пропьет, то в карты спустит, то на баб потратит. Примерно раз в месяц он уходит, у матери на этой почве случается нервный срыв, она готова влезть в петлю, лишь бы он снова вернулся. Однажды даже попыталась, и только чудом в психушку не попала. Впрочем, она никогда не умела выбирать партнеров. Вон, сколько их уже было после отца и перед Игорем, и каждые отношения приносили маме невыносимые страдания. На кухне к ароматам еды примешивается отчетливый дух успокоительных капель и… алкоголя. В мусоре лежит бутылка вина, тщательно накрытая пустым пакетом, но у меня нюх на такие вещи.

– Мама, ты опять?

– Я немножко! – всплескивает руками и расплывается в несмелой улыбке. – Сынок, садись, кормить тебя буду. Ты приехал, это очень хорошо. Но голодный, наверное?

Она неловко суетится, смеется, а глаза снова на мокром месте. Вот-вот разрыдается.

– Мама, сколько это будет продолжаться? – рявкаю и упираюсь руками в стол. Нависаю над ним, смотрю на бледную и растерянную мать. – Ты из-за него пьешь. С ним тоже. Плачешь потом.

– Мирослав, – добавляет строгости, брови к переносице сводит, поправляет измятый халат. Не очень чистый, надо отметить. – Я, в конце концов, твоя мать. Я старше тебя, умнее и опытнее. Не лезь в мою жизнь, имей уважение!

Погрозив мне ложкой, она возвращается к кастрюле и зачерпывает горку плова. Плова, который я на дух не выношу. С детства. Но сейчас, когда у мамы очередная драма, когда она срывается в тоску и истерику по ушедшему Игорю, о таких мелочах не помнит. Собственно, когда помнила? Но об этом сейчас думать не хочется.

– Алла, ты бы это… не перекладывала на парня это все. Нервы подбери, он ни в чем перед тобой не виноват, чтобы ты орала тут.

Тетя Наташа сердится, всегда готовая встать на мою сторону.

– Наташа, ты-то куда лезешь? – восклицает мама.

Мать нервно поводит плечами и гневно заявляет, что сама умная, поумнее прочих.

– У самой-то ни мужика нормального никогда не было, ни детей. А туда же, ты гляди, поучать решила.

Тетя Наташа качает головой и разводит руками. Мол, сколько можно? И порывисто выходит из кухни, чтобы покурить на балконе, снять стресс. Мать в периоды своей тоски и мертвого достанет. Иногда я удивляюсь, зачем тетя Наташа ее терпит? Чтобы вот периодически мокрой тряпкой по щекам получать и глотать горький дым вперемешку со слезами?

– Зачем ты так с ней? Она хорошая, ты бы пропала без нее.

Мать всхлипывает, запрокидывает голову, моргает часто. Вот-вот заплачет, но каким-то чудом у нее получается сдержать слезы. Снова принимается орудовать в кастрюле, а меня бессильной злобой накрывает:

– Мама, да оставь ты уже этот плов!

Мама вздрагивает, ложка падает обратно в кастрюлю, а тарелка отправляется в мойку. Закрывает лицо руками, плечи мелко-мелко дрожат. Все-таки плачет, а у меня сердце рвется на части.

– Мирослав, он ушел, – скулит и подвывает, а во мне злость и жалость вперемешку бурлят. – Он все забрал: деньги, телевизор, даже мой мобильный забрал. Как я жить-то буду? И-и-игорь – сволочь! Ненавижу его.

Обогнув стол, подхожу к маме, обнимаю ее за плечи, смотрю в потолок, пока она щедро смачивает мою футболку слезами. Бог, если ты существуешь, дай мне сил не убить подонка.

– Я кредит взяла, хотела ремонт сделать, – добивает меня новой порцией откровений, – а он… там сто пятьдесят тысяч было, я в ужасе, сынок, мне плохо очень. Лучше не жить, чем в таких долгах. Как я их отдавать бу-у-уду?

Вот поэтому я и еду к ней постоянно, бросив все, потому что боюсь, что сделает с собой что-то. Как потом жить, зная, что ничего не сделал, не попытался успокоить или вразумить?

– В полицию нужно идти, – говорю твердо, хотя мать вряд ли сейчас готова думать и действовать рационально. – Сколько можно? Зачем ты каждый раз его прощаешь? Эти деньги ты брала, вы даже не в браке. Он ограбил тебя, ты разве этого не понимаешь? А телевизор? Вообще-то я его купил. И телефон тебе я подарил.

Я пытаюсь достучаться до нее, но это бесполезно. Пока она рыдает, осматриваю кухню и понимаю, что здесь тоже чего-то не хватает.

– А микроволновка где? Ножи цептеровские? Тоже он забрал?

Мама часто кивает, разразившись новым потоком слез. Да сколько можно?

– Ты понимаешь, что это грабеж?

– Нет, сынок, нет! Он хороший, просто запутался, снова долгов наделал. Их надо возвращать, иначе его убьют.

В ее голосе столько страха за этого червяка, что мне вдруг противно становится.

– Ты не будешь заявлять?

– Нет, сынок, прости. Это всего лишь вещи, деньги. Ерунда это! Выпутаюсь. Но жизнь ему ломать не буду.

Я размыкаю объятия и отхожу не несколько шагов.

– Знаешь, что меня радует? Что этот дом на меня оформлен. Так хотя бы на улице не останешься. С тебя станется последнее жилье Игорю подарить, а так я спокоен.

Снова эта усталость, лежащая на моих плечах тяжелым грузом. Вот бы лечь, свернувшись клубком, накрыться одеялом с головой и спать несколько суток подряд. Не видеть этих срывов, не знать, что моя мать примет этот кусок дерьма по имени Игорь обратно, стоит ему на пороге появиться. Все простит, обо всем забудет и будет радостно прыгать вокруг упыря цирковой собачкой. До нового скандала, после которого он уйдет, обчистив ее хорошенько, а мать будет рыдать, лезть на подоконник, в петлю, в бутылку – куда угодно. Мы проходили с ней все круги ада, но я так больше не могу. Хватит. Довольно с меня. Я задыхаюсь.

– Сынок, куда ты? Ты же только приехал! – спохватывается, когда в коридор иду, за курткой тянусь.

– Обратно, – говорю и обуваюсь. – Мама, мне пора, меня ждут.

– Мирослав… я просто люблю его. Когда-нибудь ты поймешь, что я не могу иначе. Задыхаюсь без него.