Кара Локвуд - Улыбнитесь, вы уволены

— Послушай, я не хочу показаться занудой, но, по-моему, тебе стоит задуматься, что делать дальше. Ты должна использовать это время для пересмотра своих жизненных целей.

Трудно пересматривать свои жизненные цели, когда ты только что потерял работу, которую даже не любил. Трудно планировать свое будущее, когда начинаешь подозревать, что все, к чему ты прикасаешься, превращается в дерьмо. Сейчас я не настолько уверена в себе, чтобы разрабатывать следующий блестящий карьерный ход, после того как моя идея завести роман с начальником не сработала.

Тодд не унимается:

— Ты должна использовать эту возможность, чтобы всерьез спросить себя: кем я хочу быть?

— Тодд, ты опять начитался детских книжек по практической психологии?

В колледже я мечтала стать новым Энди Уорхолом, но после трех уроков рисования обнаружила, что мой талант располагается где-то между Уолтом Диснеем и Шерманом Уильямсом. К тому же, вопреки распространенному представлению, выпускнику художественного колледжа никто с ходу не предлагает устроить персональную выставку в галерее и не дарит чек на кругленькую сумму от Национального фонда искусств.

— Ты хотя бы была на бирже труда? — спрашивает Тодд.

— Я думала, ты не уважаешь подачки от правительства, — парирую я.

— Но ты их с лихвой оплатила — налогами. Если ты не подашь заявление на пособие, это будет попустительство Дяде Сэму, который и так тебя обдирает.

— Я подам, Тодд, — обещаю я.

— Когда?

— Сегодня, идет?

— Вот и умница, — одобряет он и вешает трубку.

У нас с Тоддом образцовые отношения старшего брата и младшей сестры: он учит меня жить, а я не обращаю на это внимания.

Готовая почти на все, лишь бы не вылезать из пижамы, я сажусь за компьютер и начинаю прокручивать списки вакансий. В творческих профессиях и графическом дизайне новых мест не появилось. Те же самые пять штук, что и на прошлой неделе. Три из них — от уже несуществующих интернет-компаний (я им писала, потому и знаю), а два от компаний, которые временно приостановили набор сотрудников (дешевле оставить объявление в сети, чем его убрать).

Раз по моей специальности вакансий нет, пытаюсь устроиться куда получится, например в зоопарк. Для резюме сочиняю невероятную историю о своих мифических подвигах в Индии, где я выросла и научилась дрессировать слонов, наблюдая, как наш слуга Бики ухаживает за животными.

Хочу надеяться, что где-то же должен быть кадровик с чувством юмора. Я верю в это. Как в жизнь на других планетах.

Настроение — паршивее некуда, так что если все равно идти на биржу труда, то почему бы не сейчас? Слишком долго я откладывала это мероприятие. Не хочу признаваться государству, что потеряла еще одну работу. Это как признаться друзьям, что парень, который, по твоим словам, вот-вот собирается сделать предложение, удрал с соседкой снизу. Меня выкинули. Опять.

Биржа труда — мрачное, противное место с армейскими плакатами на стенах и ужасным искусственным освещением. По-видимому, во всех государственных организациях обязательно должно быть самое невыгодное освещение. Это элемент хитрого плана, чтобы госслужащие выглядели еще более потрепанными и сонными.

Когда часа в два я прихожу сюда, за канатом уже стоит очередь дегенератов, совсем как в Диснейленде, только нет солнца и киосков с газировкой втридорога. Хочется вскинуть руки и завизжать, как на русских горках. Передо мной в очереди женщина в деловом костюме, у бедолаги такой вид, словно ее уволили только сегодня (она отчаянно хватается за дерево в кадке). Перед ней — человек с длинной бородой, на рубашке нарисованные от руки свастики. Там, где начинается очередь, спорят две здешние служащие.

— Это не моя работа, Люсинда, — кричит одна. — Кончай халтурить, а?

— А? Э? Это ты мне, с-сючка?

— Кто это здесь сучка?

— Кроме тебя — никого, стало быть, ты. С-сючка.

— Нарываешься, да? Пойдем поговорим?

— Да пожалуйста. Хоть сейчас. С удовольствием.

Где-то в голове очереди какие-то отбросы общества начинают улюлюкать.

— Ирония судьбы, не правда ли? — говорит женщина с деревом в кадке.

— Что у них есть работа, а у нас нет? — уточняю я.

— Вот-вот, — вздыхает она.

Двух сотрудниц растаскивает длинный сутулый человек в белой рубашке с короткими рукавами и при галстуке — униформа руководителя ниже среднего уровня. «Все, перекур», — говорит он им совсем как мой физкультурник в школе: «Выдохлась, а, Макгрегор? Все, перекур. Положи руки за голову и дыши поглубже».

Я ненавидела спортзал. При любой игре мяч неизменно попадал мне в живот. Как будто у мяча внутри был прицел. Шмяк! Каждый раз. Неудивительно, что у меня выработался условный рефлекс на физическую нагрузку: острая боль в желудке и затрудненное дыхание.

— Давайте, граждане, разделимся, — командует худосочный мужичок из местных. У него неправильный прикус. — Все, кого временно сократили, — направо. Кого уволили — налево.

Иду направо. Кривозубый младший менеджер недоверчиво смотрит на меня. Может, я выгляжу так, будто меня уволили? Может, я выгляжу подозрительно?

Столько анкет не приходится заполнять даже донору почки.

Меня гоняют от одного окна к другому, как на вечеринке — придурковатого гостя, с которым никто не хочет разговаривать. Вместо печатей служащие используют наклейки, а ногти у них длиннее цанговых карандашей. Они непочтительно жуют резинку, таращась в спину своего начальника.

Я смотрю в пол и стараюсь не встречаться с ними глазами.

— Вам нужен голубой бланк, — говорит бабулька в окне номер два.

— У меня есть голубой бланк, — отвечаю я.

— Не такой голубой бланк. Такой голубой бланк, — она показывает точно такой же бланк.

— Но разве это не одно и то же?

— Слушай, мадам, побыстрее, а? — подгоняет воняющий луком человек сзади меня.

— Отойдите, — приказывает бабулька за стеклом.

Меня элементарно оттесняют от окна, и я возвращаюсь назад, к столику с бланками.

На часах почти пять, когда я наконец-то официально зарегистрировалась как безработная. Мне объясняют, что первая выплата может поступить недели через две. Я спрашиваю женщину за стеклом, входят ли туда деньги за три часа в очереди. Она хмурится: ей не смешно.

Когда мне было четырнадцать, мама думала, что мне нужно участвовать в телевизионном шоу «В субботу вечером». Тогда я была моложе и веселила ее, засовывая в нос леденцовые палочки и изображая из себя моржа. Она считала меня прирожденным комиком. Потом я вышла в большой мир и увидела: вокруг полно людей, которые, по мнению их мам, могут выступать в шоу.