Франсин Мандевилл - Полночь в Париже
Джексон Рэндалл прожевал кусок на удивление приличного чизбургера, запил несколько водянистым шоколадным молочным коктейлем и с удовольствием осмотрелся.
Его место в углу на третьем этаже «Фри-тайма» — ресторана быстрого обслуживания в Париже — было прекрасным наблюдательным пунктом: внизу разворачивалась панорама Елисейских полей во всей их зрелищности и разнообразии.
Бизнесмены в тысячедолларовых костюмах — быстрая походка и речь — спешили на деловые встречи, прокладывая путь среди групп юношей, щеголявших лохмотьями и перчатками с шипами. Безупречно одетые мужчины и женщины сдержанно жестикулировали за стеклами роскошных витрин и осторожно обходили угрюмоглазых парней в черной коже, стоявших рядом с огромными сверкающими мотоциклами, припаркованными прямо на тротуаре. Иммигранты из Северной Африки в национальных костюмах продирались сквозь толпу нервных, возбужденных туристов, уже занявших очередь на ужин-шоу в «Лидо».
Но не это радовало глаз.
Он не мог отвести взгляд от процессии с нагруженными едой подносами, приближавшейся к свободным столам поблизости от него. Это была группа хорошеньких девочек, ясноглазых, улыбающихся, пышущих здоровьем и радостью жизни. Наверное, немки или голландки, подумал он. С ними была женщина, их учительница или что-то в этом роде, вот она-то и приковала внимание Джека безраздельно.
Она была хороша, как ни одна из парижанок, на которых он любовался уже три месяца, с момента прибытия в Париж, — а Париж являет пиршество взору в смысле красивых женщин.
Его начальство называло это назначение в американское посольство наградой за проявленную в недавнем прошлом доблесть. Сам Джек не считал свои действия такой уж доблестью. А что до Парижа, то, хотя он и осмотрел большинство приманок для туристов, Париж был для него просто еще одним назначением, разве что еда здесь была получше, чем в других местах.
Джексон Рэндалл в свои тридцать пять лет был военно-морским атташе и гордился этим. Возвышенные понятия типа «доблесть» он не воспринимал, но понимал, что такое долг. Долг десантника вообще, конкретно его долг по отношению к его роду войск и к людям, служившим вместе с ним и под его началом. Для Джека выражение «верный долгу» означало постоянную готовность отдать всего себя — сердце, разум, тело и душу, — как только потребуется, не задумываясь, чем это обернется лично для него.
Тем не менее он готов был спорить, что если бы его начальство хоть заподозрило, как страшно ему было, когда он руководил рейдом по спасению сбитого в пустыне летчика, то сейчас его бы назначили сторожить сортир на заставе в той самой пустыне.
Ему оставалось восемь лет до отставки с полной пенсией и со всеми льготами, но во время его последней поездки на Средний Восток было несколько столь напряженных моментов, что он не однажды подумывал, не зажить ли штатской жизнью с инженерным дипломом, полученным в армии.
Так что сидеть и любоваться на прелестную женщину, занятую гамбургером, в Париже, Франция, он считал большой удачей для себя.
Женщина была моложе него. Лет двадцать пять — двадцать семь, прикинул Джек. У нее были темно-русые волосы, длинные, прихваченные на затылке какой-то штукой вроде кружевного шарфа, несколько выбившихся мягко вьющихся прядей обрамляли ее лицо. Джек был неравнодушен к длинным волосам и положительно ненавидел современную моду на короткие стрижки женщин, особенно если они почти брили голову — как солдаты-новобранцы.
Он сидел далеко и не мог рассмотреть, какого цвета у нее глаза. Лицо исключительно приятное: строгий очерк скул, слегка выдающийся вперед маленький подбородок. Ему понравилось, что она почти не пользовалась косметикой, в отличие от большинства парижанок. Лишь немного светло-розовой помады на нежных, постоянно приоткрытых в улыбке губах, чувственный изгиб которых вовсе не нуждался в косметике, чтобы привлечь к себе внимание.
И он сразу заметил, что при росте не выше среднего у нее были длинные, тренированные ноги — мужчина погрубее тотчас нарисовал бы в воображении картину, как эти ноги обвивают его талию в порыве страсти, а он лучше представит себе эти сильные, стройные ноги мелькающими в буйном танце под неистовую музыку.
«Какая здоровая, веселая у нее красота!» — думал он, улыбаясь от удовольствия просто смотреть на нее. Вдруг его улыбка стала еще шире: в ресторанном шуме выдалась пауза, и он уловил обрывки разговора за ее столиком — она была американкой! Но ничего хорошего из этого не следовало. Она явно была туристкой, то есть в Париже ненадолго.
Если Джексон Рэндалл что и усвоил за семнадцать лет в морской пехоте, так это то, что случайные встречи на одну ночь отнюдь не ведут к тому, чего он хотел бы на данном этапе жизни. В то же время долгие, прочные отношения при разлуке по большей части обречены с самого начала.
Конечно, брак может устоять, несмотря на частые разлуки и служебные командировки; хороший брак переживет даже длительные командировки, когда разлука длится год и больше. Это обязательная часть военной карьеры. Но мужчина безумен, если он позволяет втянуть себя в отношения, которым, он знает заранее, не суждено стать долгими и прочными.
Это не значит, что он не испытывал искушения подойти и познакомиться с сидевшей неподалеку женщиной. Но он отлично понимал, к чему это приведет, и это понимание заставляло его сдерживаться и издалека любоваться ее чисто американской красотой: блестящими, медового цвета волосами, чистой, нежной кожей и почти девчоночьей улыбкой.
Пока он не услышал ее смеха.
Он еще не видел девушки, которая бы смеялась так, как эта. Этот смех — низкий, грудной, очень чувственный — действовал на него так, словно длинным ногтем, медленно и провоцирующе, проводили по его обнаженной груди, спускаясь все ниже и ниже.
* * *Кендра и сама не знала, как поняла, что неприятные звуки, раздававшиеся поблизости, означают угрозу чьей-то жизни.
С минуту она продолжала обсуждать с Лайзой и Трэси Вебер сравнительные достоинства двух улиц, которыми можно было вернуться в отель — где витрины красивее, а магазины заманчивее. Но потом в общем гаме ресторана возникла пауза, и она расслышала сигнал бедствия — странные звуки.
Звуки издавал маленький мальчик лет пяти-шести, сидевший неподалеку от нее. Мать пыталась заставить его выпить молока из бумажного стаканчика, отец стучал по спине — и то, и другое безрезультатно: он продолжал кашлять и давиться.
— Кендра! — в голосе Трэси Вебер звучало нетерпение. — Как ты думаешь?
Кендра переключила внимание на девочек, но взгляд ее невольно то и дело возвращался к столику напротив.
